Город бездны - Рейнольдс Аластер - Страница 124

— Согласна. Но мы пережили это. Тем, кто остался в живых, не довелось столкнуться с наиболее жестокими проявлениями эпидемии.

Теперь она стояла совсем близко, и я внезапно почувствовал, что во мне просыпается возбуждение.

— Это только кажется, что между эпидемией и войной нет ничего общего. Нашим врагом был наш город, наши собственные тела.

Я взял ее за руку и прижал ее ладонь к своей груди.

— Кто вы на самом деле, Зебра? И почему хотите мне помочь?

— Кажется, мы обсудили это прошлой ночью.

— Знаю, но… — ее ответ меня не убедил. — Ведь они все еще охотятся за мной? Охота не закончится просто потому, что вы доставили меня в Кэнопи.

— Здесь вы в безопасности. Мои комнаты экранируются от электронных сигналов, так что им не удастся запеленговать ваш имплантат. К тому же Кэнопи — не территория Игры. Игроки не хотят привлекать к себе ненужное внимание.

— Значит, мне придется остаться здесь до конца жизни?

— Нет, Таннер. Еще пара дней — и вы в безопасности.

Ее ладонь выскользнула из-под моей и ласково коснулась моей головы, походя задев шишечку, под которой находился имплантат.

— Устройство, которое вживил вам Уэверли, посылает сигналы в течение пятидесяти двух часов. Они предпочитают играть так.

— Пятьдесят два часа? Одно из правил, про которые говорил Уэверли?

Зебра кивнула.

— Разумеется. Они экспериментировали с разными сроками.

Это было слишком долго. След Рейвича и без того остывал, но если я промедлю еще два дня, у меня не останется ни малейшего шанса.

— А почему они играют?

Интересно, услышу ли я то же самое, что говорил мне Хуан, паренек-рикша.

— Им скучно, — сказала Зебра. — Среди нас здесь много послесмертных. Несмотря на эпидемию, смерть все еще кажется большинству из нас отдаленной перспективой. Может, не столь отдаленной, как семь лет назад… но она перестала быть той животворной силой, какой остается для смертных — таких, как ты. Это тихий, почти беззвучный голос, который побуждает тебя делать что-то сегодня, потому что завтра может быть слишком поздно — большинство из нас его не слышит. За два столетия общество Йеллоустоуна почти не изменилось. К чему создавать шедевр для завтрашнего дня, когда через пятьдесят лет можно задумать нечто лучшее?

— Понимаю, — отозвался я. — По крайней мере, отчасти. Но ведь ваше общество должно было измениться. Разве из-за эпидемии большинство из вас не стали смертными? Насколько мне известно, из-за нее пришлось отказаться от многих терапевтических процедур и механизмов, которые жили у вас в клетках.

— Так оно и было. Имплантированные устройства получили приказ демонтировать себя, превратиться в безвредную пыль. Иначе из спасителей они превращались в убийц. И дело этим не ограничилось. Нам стало нелегко пользоваться даже генетическими технологиями, поскольку все они были основаны на взаимодействии машин с дублирующими процессами в ДНК. Единственные, у кого не возникло проблем, — это люди, которые унаследовали от родителей гены долгожительства — но таких очень немного.

— Куда меньше, чем реально бессмертных.

— Конечно… — она помедлила, словно собираясь с мыслями. — У герметиков — вы их видели — внутри по-прежнему весь комплект наномеханизмов, которые постоянно восстанавливают погибшие клетки. Но плата за это — проблемы с перемещением по Городу. Если кто-нибудь из них захочет покинуть свой паланкин, то сможет появляться лишь в некоторых местах, где гарантированно отсутствуют чумные споры. И даже в этом случае риск очень велик.

Я критически посмотрел на Зебру.

— Но вы не герметик. Значит, вы больше не бессмертны?

— Нет, Таннер… Все далеко не так просто.

— Тогда поясните.

— После эпидемии кое-кому из нас удалось разработать новую технологию. Она позволяет нам сохранить основную часть наномеханизмов — и при этом перемещаться по городу, ничего не опасаясь. Это медицинский препарат — можно сказать, наркотик. Принцип его действия никому не известен. То ли это вещество делает имплантанты неуязвимыми для спор эпидемии, то ли просто не позволяет спорам проникать в тело.

— Этот препарат… как он выглядит?

— Вам ни к чему об этом знать, Таннер.

— Предположим, меня интересует бессмертие.

— Правда?

— Ну, предположим, что правда.

— Так я и думала, — Зебра глубокомысленно кивнула. — Там, откуда вы прибыли, бессмертие считается чем-то вроде бессмысленной роскоши, верно?

— Те, кто не произошел от момио, так и считают.

— Момио?

— Так мы называли спящих — они были бессмертными. В отличие от экипажа «Сантьяго».

— «Мы»? Вы говорите так, словно сами там были.

— Просто оговорился. Если разобраться, какой смысл в бессмертии, если ты имеешь все шансы в ближайшие десять лет получить пулю в голову или штык в сердце? Вдобавок, при всем желании, цена, которую запрашивают ультра, непомерна.

— А у вас есть такое желание, Таннер Мирабель?

Она поцеловала меня, потом отстранилась и посмотрела мне в глаза — совсем как Гитта в моем сне.

— Я хочу заняться с тобой любовью, Таннер. Тебя это не шокирует? Хотя вряд ли. Ты не просто симпатичный парень — ты не похож на других. Ты не играешь в наши игры — и даже не пытаешься в них разобраться. Хотя, будь у тебя желание, ты был бы неплохим игроком. Я не знаю, кем тебя считать.

— У меня та же проблема, — печально отозвался я. — Мое прошлое — закрытая зона.

— Милое выражение, хотя не слишком оригинальное.

— Извини.

— Но разве это не так? Уэверли сказал мне, что протралил тебя и не обнаружил ничего определенного. По его словам, это было все равно, что пытаться склеить разбитую вазу. Нет, даже не так. Он сказал — все равно, что пытаться склеить одновременно две или даже три разбитые вазы, не имея представления, какой они формы.

— Амнезия при оживлении, — сказал я.

— Что ж, возможно. По мнению Уэверли, у тебя в голове хаос. Уэверли сказал… ладно, хватит про Уэверли.

— Прекрасно. Но ты так и не рассказала мне об этом препарате.

— А почему он тебя так интересует?

— Потому что мне кажется, я уже встречался с ним. Это Горючее Грез, верно? Твоя сестра пыталась узнать о нем побольше, и это ее погубило.