Теория государства - Иванов Виталий Вячеславович - Страница 2

Однако все эти определения нуждаются в принципиальном дополнении. Ведь регион или муниципалитет также можно описать как совокупность народонаселения, территории и публичной власти, как территориальные политические организации. У них есть властные аппараты, есть властвующие. При этом государствами они не являются, поскольку их жители – граждане / подданные государства, их территории – составные части территории государства, а их власти так или иначе подчинены государственной власти. В свою очередь государство не признает над собой никакой внешней власти, во всяком случае человекоустановленной, во всяком случае теоретически и формально.

Возникает объективная необходимость дополнять описание государства указанием на его суверенитет, то есть, согласно «традиционным» определениям, на его верховенство в собственных пределах, независимость и самостоятельность во внешних и внутренних делах[4]. В отличие от любой другой власти, распространяющейся на те или иные территории внутри государства, на тех или иных жителей и / или их коллективы (субколлективы), государственная власть суверенна. Получается, таким образом, что суверенитет делает государство государством. Государство есть суверен и суверен есть государство.

Часто встречаются формулировки «внутренний суверенитет» и «внешний суверенитет». Такое деление суверенитета, на мой взгляд, абсурдно. Суверенитет един и неделим, нельзя же быть суверенным во внутренних делах и несуверенным во внешних, и тем более наоборот.

«Традиционные» определения суверенитета, как представляется, следует корректировать с учетом децизионистской доктрины Карла Шмитта. Он утверждал, что суверен тот, «wer ü ber den Ausnahmezustand entscheidet» («кто принимает решение о чрезвычайном положении»)[5], «wer f ü r den Fall zust ä ndig sein sollte, f ü r den keine Zust ä ndigkeit vorgesehen war» («в чьей компетенции должен быть случай, для которого не предусмотрена никакая компетенция»)[6]. Иначе говоря, государство, будучи источником права, не может и не должно быть безусловно связано им. Устанавливая нормы, оно вправе в исключительной ситуации не только изменять их, отменять (оно вправе делать это и в обычной ситуации), но и просто нарушать. Без этого права нет и не будет никакого подлинного верховенства, независимости, самостоятельности. Естественно, речь идет не о государственно-правовом институте чрезвычайного положения и тем более не о практическом «праве на произвол», а о теоретическом (и потенциально практическом) праве государства в ситуации, нигде не описанной и никем не предусмотренной, изменить или отменить существующий правопорядок, нарушить собственные установления, выйти за пределы права, действовать вопреки праву[7].

Все сказанное в соответствующей мере распространяется и на международный правопорядок. В исключительной ситуации государство вправе в том числе освобождать себя от любых наложенных им ограничений. Без такого права также нет и не может быть верховенства, независимости, самостоятельности.

2.

Надо иметь в виду, что согласно господствующим современным представлениям государство либо учреждено его народонаселением-нацией, либо им «перестроено» по итогам революции, освободительной войны, «прогрессивных» реформ и что именно нация является источником и первичным носителем власти, носителем суверенитета, сувереном[8]. Нация реализует свою суверенную власть на выборах, референдумах и т. п. И государственный аппарат в принципе подчинен и подотчетен ей. Это называется «народный суверенитет». Но одновременно нация в целом и каждый конкретный гражданин ограничены обязанностью подчиняться государственной власти, то есть правовым нормам, установленным государственным аппаратом, приказам последнего; обязанностью, подкрепленной соответствующими санкциями и ресурсами для их применения.

Здесь возникает непреодолимое противоречие. Если народонаселение-нация – суверен, то выходит, что суверен самоограничивает себя. Однако если суверен ограничен чем– или кем-либо (хотя бы и самим собой), то он a priori перестает быть сувереном. И тем более суверен не может быть никому и никак подчинен. Безусловно, суверенитет не исключает поклонение Богу, подчинение Богу и богоустановленным инстанциям, соблюдение богоустановленных ограничений власти. Но подчинение любым земным, человеческим инстанциям, соблюдение человекоустанов-ленных ограничений несовместимы с суверенитетом.

Продолжая известную мысль Эдмунда Берка[9], нужно констатировать, что теория «народного суверенитета» находится в непримиримом, непреодолимом противоречии с понятиями власти и государства.

Очевидно, что народонаселение (нация) не является сувереном. Более того, ему вообще не принадлежит и не может принадлежать никакая власть ни над собой, ни над кем– или чем-либо и уж тем более оно не способно быть никаким источником власти. Учения о том, что власть принадлежит народонаселению (нации) и даже им осуществляется, что «народная» власть суверенна, что суверенная власть исходит от народонаселения (нации), относятся к самым выдающимся мистификациям государственной теории.

Вместе с тем народонаселение (нация), конечно, субъектно. Хотя его субъектность «дисперсна». И она может проявляться и проявляется лишь эпизодически в особых случаях (выборы и т. п.).

Нужно ставить и обсуждать вопросы о легитимности власти над народонаселением (нацией), то есть о признании народонаселением (нацией) власти, о согласии народонаселения (нации) подчиняться власти, об обязанности власти (государственного аппарата) согласовывать свои действия с народонаселением (нацией), об институтах и практиках такого согласования и пр. Не менее и не более.

Не должны восприниматься всерьез теоретические рассуждения и конституционные установления о передаче (делегировании) народонаселением своей власти, всей без остатка или частично, временно или навечно (как подчас утверждалось в «доРуссоистские» времена, «народ»-де отдал всю свою суверенную власть монарху, поскольку не способен осуществлять ее сам либо по иной причине, и вернуть назад уже не сможет, а монарх волен дальше передавать ее по наследству[10]), о «народном представительстве», репрезентации «власти народа» (как абсолютной, при которой представители действуют автономно от якобы делегировавшего их народонаселения[11], так и относительной, когда представители призваны руководствоваться волей народонаселения[12]) и т. п. Нельзя передать то, чего не имел, не имеешь и никогда не мог иметь. Народонаселение (нация) может лишь признавать власть над собой или не признавать, соглашаться или не соглашаться с тем, чтобы некие лидеры («свои» или, как часто бывало в прежние эпохи, «пришлые», в том числе завоеватели) властвовали над ним – вводили порядки, отдавали приказы. Суть пресловутого «общественного договора», если вообще уместно говорить о «договоре», – именно в признании и согласии. Ограниченность власти волей нации, право нации и отдельных граждан обращать к власти просьбы или требования (и даже «право» на сопротивление власти, на восстание), ответственность власти перед нацией надо выводить как раз и только из признания и согласия. Власть представителя – производная власть, производная от другой власти, первичной. Если у народонаселения (нации) нет власти, то власть над ним не может рассматриваться как производная от «власти народа», а значит, нет никакой репрезентации.