Высадка в Нормандии - Бивор Энтони - Страница 3

Монти твердо решил, что закаленные в битвах войска должны послужить стержнем для необстрелянных дивизий, однако у многих, кто сражался вместе с ним в пустынях Ливии, это решение вызвало лишь недовольство. Они уже без малого четыре года сражались вдали от Англии и полагали, что теперь пора повоевать и другим, особенно тем дивизиям, которые вообще еще не побывали в боях. Некоторые полки бывшей 8-й армии не были дома уже шесть лет, а кое-кто и того больше. Жены и подруги еще сильнее подогревали их недовольство.

Ветераны американской 1-й пехотной дивизии, которую называли «Большой красной единицей»[13], тоже ворчали, когда узнали, что им снова предстоит первыми захватить береговой плацдарм, но командование нуждалось в их боевом опыте. Проведенная 8 мая инспекторская проверка показала, что чуть ли не половина американских соединений, выделенных для вторжения, находится в «неудовлетворительном» состоянии. Американским старшим офицерам приказали не сидеть сложа руки, и последние несколько недель перед днем «Д» были посвящены усиленной боевой подготовке, которая принесла свои плоды. Состояние боеготовности резко повысилось, а Эйзенхауэру оставалось лишь возблагодарить небеса за то, что дату вторжения перенесли с начала мая на начало июня.

Отношения между многими высшими военачальниками союзников были весьма напряженными. Так, заместитель верховного командующего Главный маршал авиации сэр Артур Теддер терпеть не мог Монтгомери, но его самого очень не любил Уинстон Черчилль. Командующий американской 1-й армией генерал Омар Брэдли, выходец из крестьян-бедняков штата Миссури, не очень-то браво выглядел с лицом типичной неотесанной деревенщины и в казенных армейских очках. Зато Брэдли был «практичным, сдержанным, не слишком честолюбивым, он казался даже скучноватым – ничего яркого, никакой показухи, – и никогда не перечил начальству». При всем том он был прозорливым командующим, который стремился хорошо сделать порученное ему дело. С Монтгомери он держался внешне почтительно, но по характеру они были полной противоположностью.

С Эйзенхауэром Брэдли отлично ладил, однако не разделял той терпимости, которую верховный проявлял к непредсказуемому и взрывному Джорджу Паттону. Говоря откровенно, Брэдли едва сдерживался, чтобы в открытую не показывать, какое глубокое недоверие он питает к этому эксцентричному танкисту-южанину. Паттон, человек набожный, но не способный и нескольких слов сказать без ругательства, очень любил поддразнивать в речах своих солдат. «Зарубите себе на носу, – говаривал он, – ни один козел не выиграл еще войну, умерев за свою страну. Выиграть ее вы сможете, если заставите чертовых козлов с той стороны подохнуть за их страну». Не приходится сомневаться, что без поддержки Эйзенхауэра в критические моменты Паттон ни за что не смог бы прославиться в предстоявшей кампании. А способность Эйзенхауэра заставить таких несхожих людей действовать сообща была выдающимся достижением.

Последнее столкновение, целиком вызванное нервозностью перед началом операции, вспыхнуло по вине Главного маршала авиации Ли-Мэллори. Тот «сумел рассердить всех» и даже Эйзенхауэра вывел из равновесия: ему вдруг померещилось, что две американские воздушно-десантные дивизии, которые предстояло высадить на полуостров Котантен, будут перебиты до последнего человека. Он несколько раз требовал отказаться от высадки, которая являлась ключевым элементом для защиты западного фланга войск вторжения. Эйзенхауэр приказал Ли-Мэллори представить свои возражения в письменном виде. Тот представил, и Эйзенхауэр, после тщательного рассмотрения, отверг их – при полнейшей поддержке Монтгомери.

Несмотря на всю нервозность и ту огромную ответственность, которую взвалили на его плечи, Эйзенхауэр решил относиться ко всему философски. Его выбрали из многих и назначили на этот пост для того, чтобы он принимал окончательные решения, – значит, он и будет их принимать и нести всю ответственность за последствия. Самое важное решение – и он это прекрасно понимал – предстояло принять в ближайшее время. От этого решения в буквальном смысле зависела жизнь тысяч и тысяч солдат. Эйзенхауэр, ничего не сказав даже своим помощникам, подготовил краткое заявление на случай провала операции: «Десанты в районе Шербур – Гавр не смогли закрепиться на плацдармах, и я приказал войскам возвратиться. Мое решение нанести удар именно в это время и в этом месте было основано на самой полной и объективной информации, какой я располагал. Части сухопутных войск, авиация и флот сделали все, чего способны добиться храбрость и верность долгу. И если кто-нибудь повинен в неудаче этого предприятия, то лишь я один».

Из пяти участков, намеченных для высадки, самым тяжелым был сектор «Омаха»[14], хотя ни Эйзенхауэр, ни Брэдли признать этого не хотели. Участок, высадиться на который предстояло американским 1-й и 29-й пехотным дивизиям, подвергся тщательнейшей рекогносцировке английского Сводного отряда разведки побережья и проводки десантных судов (КОПП). Во второй половине января траулер, переоборудованный в военный корабль, отбуксировал к берегам Нормандии мини-подлодку Х-20. Генерал Брэдли предлагал, чтобы КОПП, проверив точки десантирования, предназначенные для английских и канадских частей, удостоверился в прочности грунта на участке «Омаха»: пройдут ли там танки? Капитан Скотт-Боуден, сапер, и сержант Брюс Огден-Смит из подразделения малых судов спецназначения, вооруженные только ножами и пистолетами «Кольт» калибра 0,45 дюйма (11,43 мм), вплавь добрались до берега. С собой они также имели портативный бур и пояс с кармашками для образцов грунта. На море стоял полный штиль, и разведчиков едва не засекли немецкие часовые.

Через день после возвращения из разведки Скотт-Боудена вызвал к себе в Лондон контр-адмирал. После обеда капитан прибыл на площадь Сент-Джеймс-сквер, в Норфолк-Хаус[15], и в парадной столовой, увешанной большими картами, закрытыми шторками, оказался лицом к лицу с шестью адмиралами и пятью генералами, в том числе генералом Брэдли. Тот придирчиво расспросил капитана о твердости грунта на пляже. Уже уходя, Скотт-Боуден обратился к нему:

– Разрешите еще доложить, сэр. Этот пляж – очень трудный участок. Потери там будут огромные.

– Знаю, мой мальчик, знаю, – сказал Брэдли, положив руку ему на плечо.

Просто «Омаха» была единственной пригодной точкой десантирования между английским участком слева и сектором «Юта» справа.

Как только войска вторжения начали погрузку на суда, местные жители высыпали на берег – попрощаться, помахать им рукой. «Когда мы уходили, – писал один американец-механик, которого поместили на постой в английскую семью, – они плакали так, будто расставались с родителями. Нас всех это очень тронуло. Штатские, похоже, прекрасно понимали, что происходит».

Разумеется, сохранить все в полной тайне не представлялось возможным. «Когда мы проходили по улицам Саутгемптона, – писал солдат английского танкового полка, – люди очень сердечно приветствовали нас. Стоило ненадолго остановиться – и нас тут же окружали, щедро поили чаем с пирожками, что очень сердило сопровождавших колонну военных полицейских: у них был строгий приказ не допускать никаких контактов солдат с местным населением».

Большинство частей перебрасывали на армейских грузовиках, но некоторые английские подразделения двигались пешим порядком, и кованые сапоги грохотали по мостовым. Люди старшего поколения, которые смотрели на солдат из своих крошечных садиков, не могли не вспомнить, что точно так же отцы этих ребят уходили воевать в окопах Фландрии. Даже каски с той поры не изменились, разве что форма стала немного другой, да и обмоток нынешние солдаты не носили. Вместо этого на ногах у них были холщовые гетры, гармонировавшие с такими же поясами, ранцами, винтовочными ремнями и патронташами. Сами винтовки и штыки тоже стали чуть иными, но это различие в глаза не бросалось.