Моя Святая Земля (СИ) - Далин Максим Андреевич - Страница 36

На лице старухи появилась еле заметная тень улыбки.

— Диковина, — сказала она беззлобно, удивлённо. — Из-за моря, что ли?

Кирилл кивнул.

— Вроде того. Но мы родом из Святой Земли. Странствовали.

— По святым местам?

— По разным местам. И по святым.

Старуха тоже покивала понимающе — и повернулась к малышам.

— Чего встали? Вам дали — берите.

Дети подошли ближе. Старуха вынула из пакетика несколько сухарей — и дала каждому из детей по три штучки. Один взяла себе; прочие плотно завернула в пакетик и спрятала куда-то в нишу на печи.

Кирилл думал, что малыши тут же засунут сухари в рот, но они только нюхали и разглядывали хлеб, как Бог знает, какое лакомство. Кажется, они прикидывали, поровну ли им дали — и, только убедившись, что поровну, дети принялись не за еду даже, а за дегустацию, священнодействие: самый маленький лизал сухарь, двое постарше откусывали какие-то невидимые крошки, а Мона поднесла кусочек хлеба к носу и внюхивалась, как собачонка.

Кирилл понял, что к еде в этом доме не прикоснётся. Просто не сможет, потому что иначе не сможет избавиться от ощущения, будто обожрал детей. И вообще, наверное, никогда уже не будет относиться к еде так, как бывало раньше — после того, как наголодавшиеся малыши Святой Земли смаковали эти мусорные сухарики, которые и пищей-то назвать тяжело…

Сэдрик сел на скамью через стол от старухи.

— Тётка, — сказал он, — что случилось-то у вас? Кормилец где? Ни одного мужика в доме…

— Да, — мрачно сказала старуха, — нет мужиков. А были. Грех жаловаться, богато жили, хорошо. Мой старик возчиком был у мессира. Хорошее дело, лошадь была справная, сани с телегой. Воз свезёшь — получай сорок грошей, добрый мессир-то, платил, не скупясь. Хорошо жили, корову держали, кур — мясо каждое Новогодье, каждое Благовещенье… Перевернулась судьба-то…

— Что же случилось? — тихо спросил Кирилл.

— Да вот перво-наперво государь Алвин, храни его Господь, подушную подать набавил. Да ведь как набавил-то — по серебряному целковому с души! А старик мой в гордыне своей и говорит, небось, говорит, заплатим! Лошадь вывезет! Вот и вывезла… у старика от возраста ноги стали сдавать да и в груди давило, в извоз старшенький поехал. А на него лихие люди напали в лесу…

Лицо старухи скривилось в болезненную гримасу, она снова принялась усердно мешать суп, который, по разумению Кирилла, давно сварился — будто хотела доварить кусочек тушёнки до кашицы, размешать равномерно, не делить эти жалкие волоконца.

— Убили? — глухо спросил Сэдрик.

— Убили, — отозвалась старуха, не оборачиваясь. — Его-то убили, да и лошадь свели с телегой, да и муку, что сынок мессиру вёз — всё забрали. Только его тело и нашли на дороге, да привезли в деревню — весь-то он в крови, голова пулей разбита, как горшок… Старик-то, как увидал, так и упал, так и умер — от горя, не иначе…

— А скотину забрал мессир, — продолжил Сэдрик. — В счёт муки, да?

— Забрал, — старуха зачерпнула каплю бульона и попробовала. — Солоненько, — сказала она с неожиданной радостью. — Соль-то до крупинки ещё до Новогодья вышла. Ишь, мясо-то, словно бы и свежее, а посоленное… мастера готовили. А мессир добрый, всего и забрал скотину — за белую-то муку, за тридцать пудов, а землю и огород оставил, иначе, говорит, с голоду пропадёте…

— А за аренду земли платить надо, — кивнул Сэдрик.

— Младший сынок помогал, — старуха съёжилась, как от холода, запахнув на впалой груди облезлую тряпицу, заменявшую ей шаль. — Да только королевские солдаты его на дереве повесили… он, слышь, камнем запустил в офицера, невестку офицер снасильничал да заколол… Вон, Тобин и Лорина от них остались — тоже мне кормить, кому же… Зять хотел взять, да не вышло. Дочку удачно выдали, красавица была… все любовались… Ну, вот удачно выдали, за богатого, за мельника. Белые пироги пекли всякое полнолуние… Пряников мне, бывало, присылала, ягодка… Видать, позавидовал кто: и дом подожгли, и мельницу, зять с доченькой сгорели, и детки с ними…

— А ты отказалась от земли, — сказал Сэдрик. — Да? Чтобы платить только за огород?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Старуха покивала, заглянула в горшок, вздохнула.

— А что делать? Ренна-то, дурёха, тянула-тянула, пока не надорвалась — теперь от ветерка шатается, да и слегла, наконец. А на мне четверо ртов, да и пятого вот принесла, кобыла…

— Матушка… — прошептала Ренна с печи, и старуха встрепенулась.

— Молчи уж, молчи! Сей же час похлёбка сварится, отолью тебе в чашку, горькая…

Кирилла знобило. Надо было что-то делать, и он налил тёплой воды в плошку из-под молока и бросил туда таблетку аспирина. Старуха, дети и даже, кажется, Ренна с печи завороженно наблюдали, как таблетка растворяется, как шипит и пузырится — а Кирилл пытался сделать важный и самоуверенный вид.

— Это, — сказал он самым внушительным тоном, на какой был способен, — очень ценное лекарство. И редкое. Заморское. Помогает почти что от всех болезней.

Судя по лицам старухи и малышей, никто не усомнился. Кирилл подумал, что, если не подействует эта королевская магия, то может подействовать эффект плацебо — и принялся разглагольствовать о чудодейственных лекарствах в заморских странах, от которых хромые начинают танцевать, а у слепых раскрываются глаза. Его завороженно слушали.

А потом старуха кормила малышей жидким супом, который они хлебали с наслаждением, и Кирилл поил бульоном Ренну. Она пила крохотными глотками, а Кирилл думал, что она вовсе не пожилая, просто страшно уставшая, истощённая и больная — что, в действительности, Ренне лет двадцать пять, вряд ли больше.

И это тоже резало душу до острой боли, но Кирилл пока не мог ничего изменить.

Они все уснули так быстро, что Кирилл удивился. Хотя, по здравому размышлению, удивляться было нечему: по земным меркам ужин выглядел крайне скудно, но хозяева дома наелись непривычно плотно. Зашуршал только младенец, но, когда Кирилл взял его на руки, а Сэдрик влил в его ротик пару ложек разбавленного молока, бедолага снова заснул, положив головку Кириллу на плечо. На малыша круг благости точно подействовал: дышал он ровно и спокойно, а от его макушки пахло котёнком.

И уже потом, покачивая колыбель, где спал младенец, Кирилл поймал себя на мысли, что в избе тепло и странно уютно, даже вой ветра в печной трубе не нарушает этого уюта, а лунный свет мягок, как ночник. И что очень здорово было бы постелить спальник на лавку и подремать часок. Но Сэдрик и не думал спать, он смотрел в окно на луну и начинающийся снегопад — Кирилл вспомнил, что Сэдрик ждёт вампиров.

— Они должны тебя найти? — спросил Кирилл шёпотом.

— А ты чего меня братом назвал, государь? — тоже шёпотом спросил Сэдрик. — Какой я тебе брат, ошалел?

Кирилл невольно улыбнулся.

— Зато ни у кого не вызывают лишних вопросов ни твоё увечье, ни твои шрамы, — шепнул он. — И вообще, не смей спорить с королём, это не светски!

— Тихо! — вдруг шикнул Сэдрик. — Летят. Надо выйти во двор.

Кирилл надел куртку. Выходить на мороз зверски не хотелось.

— Можешь подождать тут, — сказал Сэдрик. — Обряд довольно безобразный, на самом деле…

— Я выйду, — сказал Кирилл. — На всякий случай.

Они выскользнули в ночной холод, постаравшись сохранить в избе сонное тепло. Сэдрик прикрыл дверь и взглянул в небо.

С неба сыпался мелкий колючий снег; луна ныряла в мути ночных облаков. Как Сэдрик умудрился что-то рассмотреть в этой порошащей, туманной мгле — осталось загадкой для Кирилла, но он рассмотрел и сказал, негодуя:

— Неумершие совсем не соображают, что делают, серебра на них нет…

— А что? — спросил Кирилл, пожимаясь от ночного озноба.

— Я им велел, бестолковым, зеркало принести, — мрачно напомнил Сэдрик. — Несут, нежить поганая…

Теперь увидал и Кирилл. Зрелище казалось из ряда вон выходящим, просто сюрреалистическим.

Сквозь снегопад летели серебристые совы. Самая большая и впрямь тащила, вцепившись в оправу когтями, небольшое круглое зеркало, в котором мелькал снег. Кирилл невольно вспомнил хогвартскую почту.