Моя Святая Земля (СИ) - Далин Максим Андреевич - Страница 26

И Джинера увидела, что с лица отца исчезла тень безнадёжности и тоски.

— Вы когда-нибудь будете государем и государыней — истинными, — сказал Кервин ласково. — Сам Горард смотрит на вас с небес. Вы спасёте Златолесье.

Ну что ж, подумала Джинера, у которой сжалось сердце. Нам не помогут взрослые. Нам — спасать Златолесье, но Джанору — потом, а мне — уже сейчас.

И Джинера начала свою войну.

Малый Совет — в котором участвовало гораздо больше членов королевской семьи, чем тогда, в приёмной государя — согласился с принцем и принцессой, тем паче, что теперь их слова произнёс сам король. Условия слишком сильного и неожиданно жестокого соседа приходилось принять.

Солнечный Дом всё решил за два дня, но не давал ответа послам из Святой Земли так долго, как только было возможно. И целый месяц барон Кайл и его свита околачивались в столице Златолесья, ели мясо, пили неразбавленное вино и бесстыдно глазели на девиц благородного сословия — в отношении девиц попроще бесстыдство посольства государя Алвина не ограничивалось взглядами. Целый месяц их презирал свет Златолесья, целый месяц расходились слухи и сплетни, целый месяц молодёжь Златолесья сдерживала ледяную ненависть, которая должна была впоследствии выковать златолесской армии непобедимые клинки. Целый месяц король писал соседям, которых считал достойными доверия — то ли прислушиваясь к советам сына, то ли под его диктовку. А принцесса-невеста целый месяц купалась в любви подданных и веселилась так демонстративно, как только может веселиться принцесса крови, не роняя своей чести.

Джинера и пара её любимых фрейлин устраивали далёкие прогулки верхом в сопровождении Джанора и его баронов — и девушки перекидывались с юношами опасными шуточками. Фрейлины играли в прятки в Солнечном Доме, глазели на собачьи бега и слушали, как бароны Джанора поют рискованные серенады и неприличные песенки. Перед самым Новогодьем, накануне благодарственной церковной службы, Джинера, её подруги и Джанор с его баронами пришли на городской праздник. Они вместе со всей молодёжью города танцевали на площади у ратуши, в масках из золотой фольги, в золотой мишуре, ряженые «солнечные зайчики» по древнему обычаю северной страны: помогать солнцу светить в зимнем мраке и холоде — и Джинера не спрятала под чепчик свои рыжие кудри. Весь город знал: с детьми баронов и детьми купцов, с кузнецами, ткачами и стеклодувами города танцевала обожаемая Златолесьем принцесса-невеста, Рыжая Джинера, праправнучка великолепного Горарда.

Посла это взбесило. Он даже посмел выговаривать принцессе.

— Невесте государя Святой Земли надо быть осмотрительнее, — выдал при ближайшей встрече снисходительным тоном. — Королю Алвину нравятся кроткие девицы.

— Вот как? — рассмеялась Джинера. — Так отчего он не откажется от строптивой принцессы Златолесья и от Оловянного Бора, и не поищет себе кроткую жену в другом месте? Или, ради чужого олова, он готов мириться с моим строптивым нравом?

Кайл принял отповедь, как внезапную пощёчину. Он не нашёлся, что ответить, но побагровел и сжал кулаки.

— Поберегите темперамент для мужчин, — ласково сказала Джинера. — Рыцарь, всерьёз злящийся на девичью болтовню — смешон.

После этого Кайл говорил о принцессе за глаза, что лишь пристрастные родичи могли назвать рыжую бесовку прекрасной, что она худа, бледна, угловата, что её глаза бесцветны, веснушки уродуют её кожу, а норов — впору рыночной торговке. Но, до самого отъезда в Святую Землю, к самой Джинере он больше ни разу не сунулся, а взгляды златолесской знати резали чужаков до самого мяса.

Официальный ответ послам Святой Земли был дан лишь после праздников. И послы покинули столицу Златолесья с облегчением, так поспешно, что их отъезд изрядно напоминал бегство. А свита Джинеры собиралась не торопясь, с расстановкой.

Все как будто ждали чуда, но чуда не случилось. Разве что — стояла странно тёплая зима… и принцесса отбыла в Святую Землю не на санях, а на носилках. И с ней были её няня, её подруги, её белый шпиц по кличке Зефир и её приданое — дарственная на Оловянный Бор.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Государыня Гелена, провожая дочь, то и дело вздыхала с тяжёлыми всхлипами, и её глаза были красны. Король пытался улыбаться дрожащими губами. Джинера не остановила взгляда на их лицах — ей хотелось видеть другое выражение. Она и увидела — на лице брата.

Принц и принцесса обнялись на прощанье.

— Мы увидимся, — пообещал брат.

В его тоне Джинера услышала и сталь, и лёд. И ей стало настолько спокойно, насколько это вообще возможно — когда принцесса отправляется в чужую страну, как поднимаются на эшафот.

Джанор увидел её спокойную улыбку.

— Тебе нужно время, чтобы твоё время пришло, — сказала Джинера. — Оно у тебя будет. И мы увидимся.

А плакала от ужаса и беспомощности она уже далеко за городской чертой, и слёзы Рыжей Принцессы видела только няня Ровенна.

В лесу темнело очень быстро: к монастырю Кирилл и Сэдрик вышли, когда сумерки уже успели сгуститься. В наступающей темноте огни на монастырской стене показались Кириллу очень яркими.

— Отлично, — сказал Сэдрик удовлетворённо. — До полуночи ещё далеко. Мои, конечно, уже проснулись — им нужен только мрак, а вот те, другие, связаны заклятьем, они не рыпнутся до первого удара часов на ратуше. Переночуешь в монастыре, это замечательно, по-моему.

— Мы там переночуем, — поправил Кирилл. — Ты тоже.

Сэдрик издал звук, который в сумерках показался Кириллу хихиканьем.

— Щас!

— Не спорь. Так и впрямь безопаснее.

— Тебе безопаснее в монастыре, мне — в лесу.

Кирилл покачал головой.

— Мне очень не хочется с тобой расставаться. Ты — единственный человек, в котором я здесь уверен.

Сэдрик перестал пререкаться — очевидно, ему польстило.

Монастырь стоял на холме посреди неожиданно просторного поля — лес огибал его подковой и уходил к горизонту тонкой чёрной полосой. Тёмная громада, тускло освещённая фонарями на башнях и у ворот, недвусмысленно напоминала крепость: стены, сложенные из каменных глыб, могли бы выдержать, кажется, артиллерийский огонь, а со сторожевых башен можно было отлично наблюдать за полем и дорогой. Смотрелось это сооружение довольно неприветливо.

— В том мире… откуда мы сейчас… в монастыри иногда преступников ссылали, — вырвалось у Кирилла. — На покаяние. Многие думали, что в тюрьме лучше.

Сэдрик хмыкнул.

— А что? Сюда сослать — как в могилу. Правда, наставник Хуг — святой, говорят… но это не важно. Если принял сан — всё, для мира умер.

Кириллу вдруг стало здорово не по себе, но неожиданное дурное предчувствие хотелось отнести к плотному сумраку, красным огням на чёрных стенах, холоду и нервам. Кирилл хотел поговорить с Хугом — надо же с чего-то начинать?

А Сэдрик вдруг сказал:

— Знаешь, что… ты прав. Я тебя одного туда не отпущу. Мало ли.

И у Кирилла сразу отлегло от сердца.

Они подошли к воротам. В тяжеленных створах из тёмного чугуна обнаружилось нечто вроде калитки, размером с дверь в комнату, с квадратным окошечком-глазком. В это-то окошечко, светя себе фонарём, и выглянул человек — раньше, чем Кирилл успел постучать дверным молотком в виде массивного кольца в клюве орлиной головы.

Кирилл бессознательно ожидал круглой добродушной физиономии, выбритой тонзуры — кого-то, напоминающего брата Горанфло, как его сыграли в старом сериале по роману Дюма — но лицо оказалось худым и жёлчным, настороженным, изборождённым глубокими морщинами. Монах взглянул — и скупо улыбнулся.

— Вот как, — сказал он, гремя за дверью чем-то металлическим — запором или связкой ключей. — Это ты, посланец Божий? Тебя ждут — и настоятель, и наставник Хуг. Входи и оставь тьму за порогом.

— Добрый вечер, — сказал Кирилл, смущаясь. — Это я — посланец Божий? Обо мне знают?

— Знают, — сообщил монах с плохо скрытой гордостью. — Наставнику Хугу было видение, да и мирянин, что привёз для братии муку, подтвердил, что видел тебя.