Те же и скунс–2 - Воскобойников Валерий Михайлович - Страница 31

– Очень жаль, – понимающе улыбнулся он мужчине, – что ваша супруга даёт вам столь обширную пищу для подозрений… Мы, однако, делами о супружеских изменах не занимаемся, так что, к сожалению, вы зря потратили время. Ничем помочь не могу.

Разъярённый «Отелло» рванул молнию куртки и выпятил грудь, чтобы лучше видна была кобура:

– Чужих тёлок, значит, по койкам, а отвечать – «ничем не могу»? Так, что ли?.. Ты учти, у меня коричневый пояс…

– А у меня чёрный, – вполне правдиво ответил Плещеев. Сунул руку под стол и мгновенным движением извлёк здоровенное помповое ружьё. Кобуру посетителя они с Сашей засекли ещё во время его препирательства с секретаршей – и приготовились оказать самую тёплую встречу. С того расстояния, на котором шла между ними беседа, мощная «помпа» способна была картечью высадить дверь. И вынести Максима Юрьевича с ней вместе. Весьма далеко за пределы приёмной…

Мелкий бизнесмен по достоинству оценил внушительный – два пальца просунуть – ствол, глядевший ему пониже ремня.

– Вот как!.. – процедил он сквозь зубы. – «Труба» есть?

Плещеев пожал плечами и назвал номер:

– Если вдруг запамятуете, у наших секретарш всегда можно узнать…

«Отелло» продиктовал свой, пообещал «забить стрелку» и удалился со всем возможным в подобной ситуации достоинством. Сергей Петрович убрал на место ружьё, подошёл к окну и увидел, как обманутый муж вымещал свою ярость на ни в чём не повинной машине. Несчастный джип сперва истошно взревел, потом выбросил фонтаны мокрого снега и наконец, виляя по скользкоте бешено вертящимися колёсами, покинул эгидовскую площадку. Сергей снял очки, устало потёр лоб ладонью, снова подумал о Дашеньке… и перед умственным взором нежданно-непрошенно возникла затемнённая внутренность «Нивы». А потом – ядовитая ухмылка седого человека за рулём: «Козёл ты, Плещеев. Едучий козёл. Такая жена дома ждёт, а он об чужие подушки лысину протирает… Тьфу!»

Стоило вспомнить, и в приоткрытую дверь долетел жизнерадостный бас Фаульгабера:

– К чёрту, – тихо сказал эгидовский шеф. Снова надел очки и возвратился на рабочее место: дел, как всегда, было полно.

Время было полуденное, и Пётр Фёдорович Сорокин, более известный как законник Француз, ехал обедать. Шестисотый «Мерс» неслышно шуршал в крайнем левом ряду, следом мчался джип с пристяжными. Кавалькада остановилась у ресторации «Шкворень». Пётр Фёдорович кивнул встрепенувшемуся мэтру и направился за ним в кабинет. Суеты за едой он не терпел.

– Как всегда, уважаемый… – Он опустился в кресло и строго глянул на подскочившего халдея. – Вчера мне зернистую принесли, а я к паюсной привык. Опять не перепутай смотри…

Мэтр слегка побледнел и исчез.

Привычка – вторая натура, а своим привычкам Пётр Фёдорович не изменял. Первым делом подали маслины, до которых – слаб человек! – он был великий охотник. Пристяжь в общем зале уминала хека по-польски и заглядывалась на девок у стойки:

– Ленчик, гля… во бы этой заразе…

«Повара кастрировать. На перце, гад, экономит…» – Француз как раз дегустировал харчо, когда дверь кабинета совершенно неожиданно отворилась. На пороге стояла дама – очень изящная, лет сорока пяти, в очках… белый верх, тёмный низ, кружевная крахмальная грудка… Было бы в ней что-то от учительницы из провинциальной гимназии… если бы не глаза. О, подобное выражение глаз Петру Фёдоровичу часто доводилось встречать. У оперов, следователей и прокуроров, не берущих на лапу. Так смотрит хищник на жертву. Твердо, немигающе… мысленно облизываясь… Откуда её принесло?

«Да как… как она, сука, мимо пристяжи?..» – Пётр Фёдорович некоторое время держал ложку у рта, потом положил. Обрёл внутреннее равновесие и промокнул губы салфеткой:

– Чему обязан, мадам?..

Он, конечно, узнал Марину Викторовну Пиновскую, которой был обязан одной из своих «ходок».

– Не угостите ли даму кофе?.. Пиновская улыбалась. Сорокину её улыбка совсем не понравилась, и он невежливо оскалился:

– Это всё, чего дама желает? А как насчёт раком?..

– Ну-у, какие мы нетерпеливые… – Марина Викторовна придвинула кресло и без спросу расположилась напротив. – Сделать вам массаж я вообще-то успею. Такой, что и вазелин не понадобится. Только, говоря откровенно, меня это не возбуждает. Поговорим лучше о Скунсе…

– Чего-чего?.. – Сорокин немедленно ушёл «в несознанку» (благо практика имелась обширная), но при этом почувствовал, что съеденное ему впрок не пойдет. Даже хуже того – очень скоро покинет подорванный тюрьмами организм. – Вы, милочка, куда обратились-то? В зоопарк?..

– Да ладно вам, Пётр Фёдорович, – Пиновская прищурила глаза и стала похожей на хищную и беспощадную ласку. – Всё вы прекрасно поняли, мой дорогой. Приятно, конечно, что вы так радеете за российскую экологию… В отличие от некоторых засранцев… бывшего директора-распорядителя «Балт-Прогресса» Петрухина, например… упокой, Господи, его многогрешную душу…

– Вам кофе в постель? – несгибаемо оскалился Сорокин. Ему, впрочем, самому показалось, что улыбка вышла вымученной и жалкой. Годы, годы…

– Боюсь, не донесёте, – посетительница поднялась, и он снова увидел, какая осиная у неё талия. – Расплескаете…

«Ах ты…» – Француз уставился ей вслед, а Пиновская тем временем разминулась в дверях кабинета с его давнишним другом Павлом Семёновичем Лютым. Законником по прозвищу Зверь.

– Ка-а-кие люди, – маленькая женщина окинула здоровенного кряжистого сибиряка насмешливым взглядом и испарилась. Лютый проводил её глазами и несколько растерянно почесал в голове:

– Мимо двигал, корешок, смотрю, твоя тачка стоит… Дай, думаю, сообща подхарчусь…

Крякнув, сел к столу, потёр с мороза ладонь о ладонь и, ухмыльнувшись, подмигнул корефану:

– Ишь какие, брат, изенбровки[8] от тебя выплывают… Я смотрю, не скоро состаришься?

Пиновскую, на своё счастье, он знал только по рассказам дружков, а лично до сего дня не сподобился.