Зона бессмертного режима - Разумовский Феликс - Страница 31

– Каждому жилье и бабу? А через год дезактивацию? – встрепенулись орлы, жутко заблестели очами и крайне единодушно, не выказывая сомнений, строем подались в предатели. – Достопочтенный Мастер-Наставник! Мы согласны! И черта ли нам в этой присяге… А что значит правильная доля?

Ну да, все верно, отечество далеко, а перспектива пойти на органы – вот она. Рядом.

– Очень хорошо, – одобрил Ан, понимающе оскалился и разом изменил манеру общения. – Равняйсь! Смирно! Слушай приказ. Старшим назначаю… – Он на мгновение замолк, глянул на вытянувшегося в струнку Зу, с отвращением вздохнул. – Старшим назначаю трехперого Нинурту. Сейчас вы все поступите в распоряжение Старшего Наставника, он охватит вас инструктажем, расселит по квартирам и поставит на довольствие. Уважаемый Старший Наставник, будьте так любезны. – Он строго посмотрел на радующегося Красноглаза, сделал всем салют и подался прочь – настроение у него было превосходным: похоже, проблемы с пилотами больше не существовало. Но когда он поднялся к себе, на президентский уровень, настроение у него мгновенно испортилось: в просторной рекреации у душистого фонтана дрались смертным боем его родные сыновья Энлиль и Энки. Тут же, прижимая руки к высокой груди, имела место быть его родная дщерь Нинти – практически голая, в одних только чулках. Она громко всхлипывала и убито повторяла:

– Ребята, ребята, ну зачем же вы так, ребята. Ребята, ребята, ведь я вас так всех люблю, ребята…

Пустое, ребята не унимались, рычали, свирепели и охаживали друг друга руками и ногами – у Энки наливался внушительный синяк, Энлиль плевался кровью и ощутимо хромал. Кстати, он был тоже в чем мама родила, и ситуация для Ана явила образец прозрачности: Энки, придя к Нинти, застал ее с Энлилем, естественно, обиделся и затеял драку. Наверняка еще припомнил и все хорошее. И когда же только это все кончится?

– А ну-ка брейк! – негромко рявкнул Ан, но был услышал сразу и всеми – Нинти, дико вскрикнув, заплакала по-настоящему, прикрылась по возможности дрожащими руками, Энки и Энлиль застыли, выдохнули, испепелили друг друга взглядами, выматерились трехэтажно и с ненавистью расцепились. Да, что-то в их объятьях не чувствовалось братской любви.

– Иди к себе, – глянул Ан на дочь, глотнул, подивился завершенности форм, бархатистости кожи и округлости линий, грозно засопел, нахмурился и неожиданно внутренне облизнулся – а ведь у сынков-то губа не дура. Что у одного, что у другого. Только вот с серым веществом гипоталамуса нехорошо[139]. Ну да ладно, это дело поправимое.

– Что, дети мои, плоть от плоти моей, бабу не поделили? – спросил Ан на удивление ласково, когда Нинти, подрагивая прелестями, ушла. – И ведь не просто бабу – сестру. Опять-таки плоть мою и кровь мою. А?

– Да, отец, это так, – шмыгнул расквашенным носом Энки. – Вы, как всегда, правы.

– Вы верно заметили, отец. Все никак не можем поделить, – тронул ноющие ребра Энлиль. – У нас, отец, любовный треугольник…

Что Энлиль, что Энки внешне получились в Ана – могучие, широкоплечие, макушками под потолок. Да и соображали весьма неплохо, весьма. Один отлично разбирался в технологиях, другой в естественных науках, в медицине. А вот по части баб – оба полные мудаки. Поставь в поле кол, повесь на него юбку – рысью побегут, наперегонки. У каждого по три жены, шкур, давалок, лакшовок немерено, так ведь все одно, такую мать, жить не могут без Нинти. Без своей младшенькой сестренки Нинти, безотказной, как лазерная трехлинейка. У которой с серым веществом гипоталамуса тоже очень и очень нехорошо. Вернее, слишком уж хорошо. И ведь жили бы себе тихо, мирно, без эксцессов и сцен у фонтанов… А так – шум, гам, блуд, лай, подрыв твердыни авторитета. Ох, верно говорят – чтобы ануннаком нормальным выросло чадо, как рукожопа распоследнего драть его надо. Да, видимо, мало драл он в детстве Энлиля и Энки, так что теперь, наверное, придется наверстывать. Усиленно. В ударном порядке.

– Ах, так у вас, значит, любовный треугольник? – поинтересовался Ан, коварно притушил блеск глаз и крайне равнодушно, вроде бы даже с ленцой пообещал: – Так я его, такую мать, быстренько разобью. А заодно ваши наглые, жирные рожи.

И мигом перешел от слов к делу – пронзительно закричал, резко взвился в воздух и мастерски изобразил свою «коронку», стремительный боевой переворот с ударами руками и ногами. Энки с Энлилем даже ничего не поняли – рухнули, как подкошенные стебли жухлой трын-травы, а Ан, выйдя в вертикаль, мягко приземлился и, глянув на свою работу, резко повеселел. Морды сыновьям он разбил основательно. Теперь оставалось разбить любовный треугольник. Так, чтоб уже не склеить. Раз и навсегда.

Глава 5

Разбудил Бродова сотовый – подло, нагло, ни свет ни заря. За окнами еще висела ночь, на тумбочке у изголовья тикали часы, мерно порыкивал настенный, поставленный «на плюс» кондиционер – не май месяц, зима.

«Кому не спится в ночь глухую». Бродов нащупал трубку, с писком изладил связь, коротко, но с экспрессией спросил:

– Але?

Звонила девушка Дорна, голос ее звучал как продолжение сна.

– Привет. Как спалось?

– Привет. Давненько не слышались, – хмуро отреагировал Бродов, а сам подумал, что супостаты наверняка уже расстарались со сканером.

Как бы читая его мысли, Дорна игриво усмехнулась:

– Кнопочку нажми. Седьмой канал. Нравится мне эта цифра с детства, есть в ней что-то этакое волшебное, магическое, притягательное.

– Откуда ты зна… – удивился Бродов, фразу зажевал и клавишу нажал. – Сделано, миледи, говорите.

Телефон у него был не простой, с секретом, вернее, со скремблером[140]. Интересно, откуда же Дорна знает об этом? И интересно в кубе, откуда ей известны частота, нюансы шифрования и алгоритмы кода? Похоже, она и вправду читает мысли.

– Слушай сюда, как говорят у вас в Одессе. – Дорна опять усмехнулась, впрочем, уже не весело. – Пока будь хорошим мальчиком и даром не зли гусей. А когда въедешь в Луксор, сразу избавься от радиоконтакта. И будь осторожен. От Свалидора ни на шаг. Все, я еще позвоню.

«Господи, она еще и про Свалидора знает. – Бродов проглотил слюну, горестно вздохнул, вырубил машинально линию. – М-да, ох и весело же здесь у них в Египте. А ведь все, блин, еще только начинается. Как бы не умереть от смеха-то». Он выругался про себя, охнул удрученно, встал, включил телевизор. И напоролся, естественно, на музыкальный канал.

– Хабиби, хабиби, – сказал ему нараспев усатый здоровяк. – Хабиби-и-и-и[141].

«Это, генацвале, точно, все зло от баб», – согласился с ним Бродов, выругался матерно, чтобы тех, на том конце, проняло, сделал погромче музычку и отправился по нужде. Потом он мылся, брился, делал куцый – так, два притопа, три прихлопа – вариант зарядки и выковыривал из своего кровного добра всю эту электронную заразу. Собственно, как выковыривал-то – бережно изымал и осторожно, можно сказать, с любовью складывал в особый пакет. Чтобы все пока что стучало и сигналило в наилучшем виде. Едва борьба с вредителями была закончена, как позвонили с ресепшен – вставайте, граф, пора, вас ждут великие дела. Вперед, труба зовет. Так что оделся Бродов, вдумчиво собрался, немного подождал и, с легким сердцем вырубив хабибу, подался в гостиничный холл. Там его ждал сухой паек и сюрприз в лице, вернее, в опухшей роже угрюмого, невыспавшегося экстрасенса. Маг был не один, в тесной компании, рядом с ним отчаянно зевали красавицы Люба и Наташа. Чувствовалось по всему, что коньячок от Бродова долго не застоялся и даром не пропал.

– О, какая встреча, – обрадовался Данила, приблизился к соотечественникам и уселся на диван. – И куда?

– Туда, – подняла голову Наташа. – В Луксор… Уплочено.

– Да уж… Уплочено, – горестно вздохнула Люба. – А то черт ли нам эти пирамиды…