Вселенский расконвой - Разумовский Феликс - Страница 65

– Нинурта, со мной. Гибил снаружи. Рама внизу.

Давать Шамашу цеу Тот даже и не подумал: орел – птица с норовом, да еще с похмелья. Пусть действует по обстановке.

Внутри пирамиды было как-то неуютно – горели вполнакала дежурные огни, однако автоматика работала исправно, невзирая на время, катаклизмы и потоп. Хоть сейчас активируй рабочий режим, врубай на всю катушку и общайся со звездами.

– Да, хорошо стоит, крепко. – Тот вытащил фонарик, включил, кинул взгляд на хмурого Нинурту, и они направились по коридору вниз, в самое лоно пирамиды – в комнату Красного Камня ШАМ, убивающего на расстоянии. Сколько сил, помнится, тогда Исимуду стоило найти его, добыть, приволочь с Альдебарана[146], чтобы вот теперь…

– Хех, – стрельнул Тот из бластера, горестно вздохнул и даже смотреть не стал, двинулся в Залу Камня ГУГ, определяющего направление и не знающего расстояние.

Путь его лежал к Наклонной галерее, радужно переливающейся всеми красками спектра. Это сияли сорок два кассиопейских, резонирующих особым образом кристалла – они были расположены попарно на равных расстояниях вдоль стен. Возле каждой пары Тот делал паузу, мгновение думал и отдавал приказ – эти расколоть, эти сохранить, эти уничтожить без следа. Нинурта хмурился, мрачнел, скрипел зубами, но терпел. Более того – запоминал. Так они добрались наконец до сердца пирамиды, до святая святых – до кристалла ГУГ. Он размещался в уникальном, вырезанном из цельной глыбы контейнере[147] и вызывал особые вибрации в Пространстве Тонких Миров. Энергия, заключенная в нем, не знала границ.

– Разбить на куски, – вынес свой вердикт Тот, тяжело сглотнул и, сгорбившись, пошел на выход. По пути он еще разнес Камень СУ, плиту САГКАЛЬ и главэнергоподстанцию.

– Ну что, дядюшка, – встретил его на выходе Гибил, – никак все?

– Какое там все, – вышел за Тотом следом Нинурта. – Работы еще непочатый край. Давай бери что-нибудь тяжелое и впрягайся.

– Да, да, начинайте, подкрепление будет, – обнадежил Тот, кивнул и принялся спускаться по лестнице. – Рама, уважаемый, вас можно на минутку?

И дело закипело, ломать не строить. Двое учеников Рамы, владеющих левитацией, подались к вершине крушить камень УЛ, остальные же с кувалдами, ломами и топорами под руководством Нинурты подались в пирамиду. И начались великий грохот, несусветный шум, геркулесова работа, жаль, что деструктивная. Жрецы-камикадзе кайлили, как проклятые, Гибил, шлангуя, вел учет, Нинурта вспомнил, как был фельдфебелем, Тот при поддержке Рамы осуществлял контроль. А тут еще и посвященные на верхотуре расстарались, сковырнули на землю священный камень УЛ. Да так, что вдрызг, вдребезги, в полный аут, ко всем чертям. Один Шамаш не принимал участия в процессе, горестно вздыхал, стонал, смотрел, ругался про себя, однако ничего, управились и без него, все, что требовалось, уложили в кучу, все, что надо, разбили на куски. Что ни говори, а коллектив – это сила.

– Вот это, – Тот кивнул на брызги камня ШАМ, – в храмовую сокровищницу. Вот это, – глянул он на части камня ГУГ, – вмуровать в алтарь, а вот это, – указал он на фрагменты камня УЛ, – спрятать так, чтоб ни одна собака не нашла. Ясно? – глянул он пронзительно на Раму, с удовлетворением вздохнул и неожиданно насторожился, показал кувалдой на север-восток. – А это еще кто там шевелится? Что за гуманоид? Свидетели, да еще живые, нам совсем ни к чему.

Сейчас же трое учеников Рамы, владеющих тибетским буршу, стремительно взяли мощный старт, включили пятую скорость и вскоре привели дрожащего, в набедренной повязке гуманоида. При взгляде на его лицо Тот сразу вспомнил Исимуда, Хоя, Калафета, Сама и кто там есть еще из хербейской братии. Вспомнил и содрогнулся – господи, они уже здесь. В песках, в пустыне, в ночь глухую, в мертвенном свете Луны…

– Кто ты? – спросил он. – Почему здесь? Или забыл здесь чего?

А сука-память бросила его на тыщи лет назад, на околоземную орбиту, в каюту звездолета. Исимуд пользовал икру карпа Ре, смачно чмокал губами и старался сбить цену, Ан, великий ануннак, великодушнейше кивал, ужасающий муркот, растянувшись на паласе, сыто жмурил красный глаз, вылизывался и добродушнейше рычал. Все у всех в этой жизни еще было впереди, все еще были живы и здоровы…

– Таки уже не горит, – заулыбался, правда, стуча зубами, гуманоид, раскатисто икнул и показал испуганно спонтанной пантомимой, где проходила линия охранного периметра. И так стучали, как серпом по яйцам. А со слухом у Беркисидека хорошо. С яйцами тоже.

Гуманоид этот, как вскоре выяснилось, был шаманом местного племени. Небольшого, потихоньку вырождающегося национального меньшинства, дела у которого шли нехорошо: колодцы высыхали, верблюды дохли, земля не рожала, женщины тоже. Ужасно донимали драчливые соседи, мужчины занимались извращениями и скотоложеством. В общем, крокодил не ловится, не растет кокос. Однако в среде вождей племени, в среде Носителей Традиции ходила древняя сакральная легенда, что все должно измениться, причем к лучшему, ибо они потомки Великого Посвященного Легендарного Мудреца, построившего не только Пирамиды и Сфинкса, но поднявшего из болот и саму Страну Кемет. В общем, оковы тяжкие падут, темницы рухнут и… Что-нибудь отломится. Так что он, Беркисидек, последний посвященный из клана лучезарной памяти мореплавателя Хоя, проводил каждую ночь – нет, не с женами, не с наложницами, не с рабынями – здесь, в песках, у пирамид. А также в голоде, холоде, аскезе и воздержании, но главное – в тайной надежде. И вот свершилось. Так что не дадут ли добрые господа ясновельможные паны бедному Беркисидеку немного на жизнь вон из той кучи камней или вот из этой, а может, вот из той? Племя его бедно, жены его больны, урожай сохнет на корню, а верблюды дышат на ладан. Плюс полузасыпанные колодцы, в которых уже нет воды, скверная экология, агрессоры соседи и полнейший упадок нравов, а?

– Убить гада? – посмотрел на Тота Нинурта. – Показательно и мучительно? Чтоб другим неповадно было?

Ну да, не все же дробить булыганы-то, надо бы великому воину и проявить себя.

– За что? – искренне удивился Тот. – Все гуманоиды равны, все имеют право жить достойно. Если они, конечно, гуманоиды. А в этом аборигене что-то есть. Друг мой, – повернулся он к Раме, – выдайте этому потомку Исимуда каменного боя третьей категории, пусть он накормит свой народ. Затем отмойте его, оденьте и зачислите к себе, в младшую группу. Пусть матереет, набирается ума-разума, бросает свои местечковые замашки. А потом с малой скоростью, но со всем возможным тщанием несет зерна знания в широкие массы. Особенно в плане равенства, единоутробия и братства. Все одной крови, все из одной грязи. Гм, я хотел сказать, из глины.

– Во-во, корешок, все мы из вульвы, все мы из грязи, – хмыкнул вдруг Шамаш, подтянулся ближе, глянул с равнодушием, как блестят в лунном свете камни. – Знаешь, что я сделаю, когда вернусь домой? Что, ты тоже не знаешь? – глянул он, нахмурив брови, на Нинурту. – Сперва приму. Как следует. Потом выйду. На околоземную. Посмотрю, как блестят в натуре звезды. Ну, а затем газу до отказу и назад. Если не сгорю в атмосфере ярким пламенем, то уж такую отметину после себя оставлю. В той самой грязи. Из которой все…

У него у самого него в глазах блестели слезы…

Египет объяла жара. Солнце чудовищной сковородой паляще висело в небе, трескалась иссохшая земля, Нил убывал на глазах, чах на корню урожай. Чувствовалось, будут недород, голод, лишения и невзгоды, мор, междоусобицы, война, гнев богов, нашествия саранчи. Однако не это все расстраивало женщин, нервировало детей и заставляло убиваться мужчин. До судорог, до плача, до стенаний, до эпиляции бровей[148]. Скорбь темным непроглядным облаком висела над Египтом: Тот был очень плох. Да, да, Мудрец из Мудрецов, Великий Посвященный, Ученый и Павиан, готовился в нелегкую путь-дорожку к Осирису в загробный, надо полагать, лучший мир. И ничего тут не поделаешь – что-то с головой, фатально разрушающее мозг. Скорее всего, опухоль, в районе мозжечка, злокачественная, осложненная метастазами. Конкретнее диагноз поставила бы Нинти, используя сканирующий томограф. Да только где она, голубушка? Ушла уже давно, заснула с вечера и больше не проснулась. Так что Тот сражался с недугом в одиночку – концентрировал волю, локализовывал процесс, оптимизировал движение паражизненных энергий. Целый год оптимизировал, посылал подальше смерть, но в конце концов устал, выдохся, свалился с ног и сейчас на ложе муки, в своем любимом кабинете, хотел лишь одного – уйти. К Ану, к Зиусурде, к Нинти, к Имхотепу, к Исимуду, к Энки, к Муркоту. Чтобы больше ни боли, ни судорог, ни рвот, ни провалов в памяти, ни слабости. Уйти быстро. Однако сделав перед этим последний штрих, завершающее, что-то очень важное и значительное в этой зримо уходящей, совсем уже ненужной жизни. Собственно, делали все сподвижники и любимые ученики, однако это было просто воплощение гениальных мыслей Тота, в частности открытого им закона о соответствии нравственности характеру и уровню производительных сил. Без них, без Тота и без мыслей, заветный плод не вызрел бы – загнил. А поспел он, хвала труду, аккурат сегодня, и его с минуты на минуту должен был доставить верный Рама. Чу, а вот, кажется, и он. Во внутреннем дворе, у фонтана. Движется к террасе.