Вавилонская башня - Разумовский Феликс - Страница 58

– О, Мелибоя, услада жизни моей! – полушутя отозвался философ. – Теперь я буду верен только тебе!

– Скажи мне скорее, кто эта Тельгорион-очаровательница, что стоит рядом с тобой, Анагора? – спросила Леэна. – Глаза её подобны глубинам Эгейского моря, на губах поцелуев желанье живёт, а шея подобна мраморной колонне!

– Это мой дар тебе, Панторпа – дающая наслаждение… – Прекрасные глаза Анагоры внезапно увлажнились слезами. – Быть может, ты найдёшь в ней то, чего я не смогла отдать тебе, желанная…

И, не в силах сдержать рыданий, она стремительно бросилась к выходу. Было слышно, как через минуту помчалась прочь её повозка.

– Ах, моя бедная, чувствительная Анагора…

Впрочем, Леэна уже вновь улыбалась. Узнав, что подарок зовут Евгенией, она заставила Корнецкую выпить неразведенного ярко-розового сирийского вина, потом принялась бережно раздевать её, словно разворачивая закутанную в шелка хрупкую драгоценность. Когда на Жене остались только сандалии, Леэна повернулась к Леонтиску:

– Проверим, философ, меру твёрдости слов твоих и нерушимость любви!

Она вышла и, вскоре вернувшись с двухпламенным лампионом, ярко осветила почти не тронутое загаром тело своей новой рабыни.

– Взгляни, Леонтиск, сколь пленительна грудь, по цвету подобная пене морской, ты на бедра взгляни – они бархатисты и формой своею чудесны, а лоно, стыдливо укрывшись меж ними, готово, как ножны, принять твой, о муж, в небо вздыбленный меч…

На секунду замолчав, она вдруг подтолкнула Корнецкую к философу:

– Я дарю тебе её, непостоянный. И клянусь во имя Урании, что навряд ли бессмертные Боги дадут тебе силы противиться чарам Эрота и помнить о клятвах любовных своих…

«Приплыли. А ещё говорят, что подарки нельзя передаривать…»

Леэна рассмеялась с неожиданной горечью, а Леонтиск, все пристальнее всматривавшийся в Женю, вдруг вскочил и, подойдя, уставился на её упругий шелковистый живот. Потом протянул руку, и Корнецкая невольно напряглась: если у них тут поэтессы такие, то каковы же философы?.. Но оказалось, что влекло его вовсе не пресловутое лоно, а территория чуть пониже пупка, где семь одинаковых по цвету и величине родинок располагались в виде созвездия Большой Медведицы. Необъяснимо оробев, философ благоговейно дотронулся рукой до её затылка. И вот, наконец, внимательно рассмотрев рисунок линий на левой ладони Корнецкой, он чуть ли не с молитвенным восторгом воскликнул:

– О, богоподобная! Три знака Харизмы на теле твоём!

И преклонил перед нею колени.

«Мама дорогая. Ну, попала… Ну, влипла…»