Смилодон в России - Разумовский Феликс - Страница 9

– Все это чрезвычайно познавательно, господа, но я все же вас покину, – не выдержала потока мудрости Лоренца и указала на внушительный, расписанный аляповато балаган. – Пойду взгляну, там обещают что-то очень интересное. Мельхиор, друг мой, не составите компанию?

Бородатый, подпоясанный красным кушаком дед с балкона балагана грозился показать всем господам желающим царев дворец в природном естестве – в натуральную величину. И всего-то за двугривенный.

– Да, да, толпа, профаны зрят лишь форму, видимость, не понимая суть предмета. Увы, sic mundus creatus est.[107] – Волшебник посмотрел супруге в спину, порывисто вздохнул и осторожно взял пирог с зайчатиной, однако, надкусив, стал с воодушевлением жевать. – Вот, к примеру, моя uxor[108] Лоренца. Все говорят: ах, какая красавица, ах, какие формы. Не понимая, что она в первую очередь – перцепиент, идеальный индуктор, точно вибрирующий в унисон с моими тонкими планами. Что ее астральное поле…

В это время послышались звуки вполне земные: хай, крик, проклятья, самодовольный смех. По гульбищу сквозь толпу шли три богатыря, отмечая свой путь бесчинствами, разрухой и куражом. Собственно, богатырь был один – огромный, красномордый, с плечами шириною в дверь. По правую руку от него выпендривался хмырь в пожеванном чиновничьем картузе, а слева кандыбал враскачку шибзик с повадками голодной крысы. Для подчеркивания собственной значительности и особого статуса он небрежно поигрывал манькой – белой, внушительных размеров муфтой.[109] Троица была, само собой, выпивши, но не так чтобы рогами в землю, – в самый раз, в «плепорцию», остро чувствовала свою безнаказанность и вела себя соответственно: перла буром, как на буфет, экспроприировала товар, приставала к женщинам и задирала мужчин. Заказывала драку. А по толпе, обгоняя возмутителей масленичной гармонии, бежал недобрый шепот:

– Орловские идут.

– Ишь ты как, чертом.

– Управы на их, иродов, нет.

– А Семка-то Трещалин здоров. Карету, сказывают, за колесо стопорит.

– Не, на бок валит, бьет кулачищем в торец дышла.

– Его самого бы, бугая, в дышла – пахать.

– А ты попробуй, попробуй…

– Вы, князь, не поверите, но Алехан[110] выиграл третьего дня у Разумовского на пари пятьдесят тысяч. Хваленый Ибрагим против этого Трещалы ничего не смог.

– Не удивительно, это какой-то монстр. Цербер в полушубке на задних лапах.

– А ведь правда ваша, князь. Похож, похож. Да и остальные особым шармом не отмечены. Зело зверообразны, зело…

– Да уж, да уж…

Речь шла о хорошо известных мастерах самосхода,[111] записных[112] бойцах графа Орлова-Чесменского – о человеке фабричном Трещале, о плюгавом Соколике, также пролетарии, и о чиновнике четырнадцатого класса[113] шибзике в картузе Ботине. Троица эта обычно творила что хотела, на людях держалась вызывающе и заявляла о своем присутствии драками, ужасным шумом и диким непотребством. Причем без всяких вредных для себя последствий – кому ж охота с их светлостью-то связываться!

Вот и сейчас, покуролесив вдоволь и знатно показав себя, молодцы уже собрались уходить, как вдруг Трещала углядел в толпе Бурова.

– Братцы, гля, мавр! Живьем! Этому башку мы еще не отшибали.[114]

– Да, этому не отшибали! – обрадовался Ботин, пьяненький Соколик пакостно заржал, и три богатыря по ранжиру дураков[115] вразвалочку подвалили к Бурову.

– Ну, что ли, здравствуй, эфиоп мордастый!

Каково же было их удивление, когда эфиоп на чистом русском языке ответствовал с нехорошей улыбочкой:

– Катились бы вы, ребята, куда подальше. Пока молодые и красивые.

Орловские гвардейцы ему не понравились. Да, координированные, сноровистые, с хорошей биомеханикой. Бойцы. Так и что с того? Сильный должен быть добрым, не наглым. А борзым-то быкам рога обламывают. Видимо, ребяток еще никто не учил…

– Братцы, смотри, лает. Нас лает, – справился-таки с удивлением Ботин, поганенько заржал и выкинул ногой невиданное, напоминающее «подкрут в подвяз»,[116] коленце. – Бесчеловечно лает.

– А ты испеки ему пирог во весь бок, так, может, и не будет, – с нарочитой серьезностью посоветовал Трещала и, неожиданно разъярившись, заорал басом: – Дай ему похлебку в три охлебка, язви его в жабр,[117] салазки[118] свороти!

Голос у него был зычный, архиерейский, перекрывающий все звуки праздника.

Дважды упрашивать Ботина не пришлось, а был он малый тороватый,[119] бойкий: быстренько вышел на дистанцию, топнул по всей науке ножкой, да и вставил зубодробительную распалину[120] – мощно, складно, от всей души, так, чтобы скулы вдрызг. Только ведь и Буров был не подарок, к тому же начеку – разом познакомил Ботина со своим локтем, применив подставочку «кулак вдребезги». Собственно, не кулак, суставы… Дико закричал подраненный, отступил, схватился за кисть и от сокрушительного удара ладонью в лицо опустился на лед отдохнуть. Налетевший было ястребом Соколик тут же заработал в клюв, загрустил, нахохлившись, раскинул крылья и, словив еще сапожищем в солнечное, превратился в мокрую курицу.

– Господа, господа, это какое-то недоразумение! Мы иностранцы, господа! – вышел-таки из ступора Калиостро и сконцентрировал все свое внимание на плотном плане, но господа в лице хрипящего от ярости Трещалы даже не обратили на волшебника внимания – стремительно и мощно, бульдозером, поперли на Бурова. Это был смерч, цунами, ураган, тайфун, устоять перед которым невозможно. А Буров и не стал, резко ушел вниз, да и приласкал Голиафа подкованным каблуком в пах – там у всех устроено одинаково, крайне деликатно и весьма чувствительно, будь ты хоть трижды богатырь. И град затрещин, буздыганов и косачей.[121] стих, Трещала вскрикнул, согнулся вдвое и скорбно замер, схватившись за мотню, – как видно, у него в штанах все круглое сделалось квадратным… Только недолго стоял он так, – величественный, как скала, Буров быстренько провел «ножницы», и колосс орловский рухнул. Мощно, грузно, по-богатырски. Всей неподъемной тушей на невский лед. Мозжечком падать он не умел. Так ведь когда-то надо начинать учиться[122]

– Отдыхай, милый, лечись. – Прыжком-разгибом Буров поднялся на ноги, подобрал со льда чалму, напялил поладнее, а тем временем раздался дикий крик и стремительно метнулось тело: это оклемавшийся Соколик соколом пошел на второй заход. Шел недолго. Буров, свирепея, встретил его сапогом под ребра, с хрустом раздробил колено, напрочь вынес в аут, потом вырубил вглухую сунувшегося было Ботина и, уже окончательно рассвирепев, отфутболил в массы белую, ни в чем не повинную «маньку», там ей быстро приделали ноги. Все это случилось на одном дыхании, в темпе вальса, так что сразу никто ничего и не понял. От изумления гуляющие замерли, над толпой повисла тишина, было слышно только, как старается какой-то балаганный дед: