Смилодон - Разумовский Феликс - Страница 15

При этом он приложил одну руку к сердцу, а другой, сжимающей лопату, сделал мощное кругообразное движение. Такой выдал монолог — Смоктуновскому и не снилось. А сам все думал об этом Сальмоньяке, говорящем по-русски не хуже мадемуазель Ватто, в доме коего лакеи так похожи на гвардейцев. Тоже, кстати, изъясняющиеся на языке Гоголя, Бунина и Достоевского.

— Эх, маркиз, вечно вы со своей подозрительностью, — закашлявшись, граф Орлов отвернулся и смахнул украдкой слезу. — Да если бы все так рубились, как князь, мы бы уже давно покончили с премерзкими супостатами — и с клопоедами, и с янычарами, и с пруссаками недорезанными. Потому как смел, примерно отважен. А ведь отечеством-то, сразу видно, не обласкан, — забыт, прозябает в безвестности, в материальной тягости. Без парика, стрижен, как колодник… Ну ничего, это дело мы поправим. Вы ведь ничего не имеете против, князь?

Как все жестокие и властолюбивые люди, граф Орлов был до жути сентиментален. Однако разговаривал напористо, с начальственными интонациями, не оставляя сомнения в том, кто здесь командует парадом.

— Да, да, конечно, я немедленно прикажу согреть воды. В большом чане, — маркиз кивнул и с виноватым видом посмотрел на Бурова. — Князь, я полагаю, портной и парикмахер подождут до утра, вам действительно необходим парик. Кстати, господа, вы не слыхали о казусе, приключившемся с графом де Ноайлем, с этим рогоносцем, целомудрие жены которого побывало уж верно в двадцати ломбардах? Так вот, находясь в Ceil de Boeuf , муж сей неудачно облокотился о стол, так что от свечи у него загорелся парик. Само собой, он поступил так, как это сделал бы на его месте любой — стал топтать его ногами, чтобы затушить, после чего снова надел на голову. В комнате от этого распространилось изрядное зловоние. В эту минуту вошел король. Удивившись неприятному запаху и не понимая источника его происхождения, он сказал без всякой задней мысли: “Что-то здесь скверно пахнет, похоже, палеными рогами”. При этих словах, как можно догадаться, все стали смеяться — короля и все благородное собрание так и трясло от хохота. Так что бедному рогоносцу не осталось ничего, как только спасаться бегством.

Хорошо рассказывал маркиз, с выражением, искусно лицедействуя и сопровождая монолог жестами. Да только соловья баснями не кормят. А уж смилодона и подавно.

— Браво, маркиз, очень поучительная история. Нектар, амброзия для ушей, — похвалил рассказчика Буров, одобрительно выпятил губу и сдержанно, но демонстративно проглотил слюну. — А вот что касаемо желудка… Прошу извинить меня, господа, что вырываю вас из объятий муз, но случилось так, что обстоятельства вынудили меня пропустить ужин…

Знай, маркиз, наших — так есть хочется, что переночевать негде.

— Ах да, да, я прикажу немедленно подать его вам в комнату, — де Сальмоньяк встал, подошел к цветастой, с бандеролями шпалере, резко дернул неприметный шелковый шнур. — А завтра после парикмахера и портного я пришлю к вам свою младшую дочь Мадлену. Она поможет вам улучшить ваш французский.

Дверь неслышно отворилась, вошел гвардеец-слуга, и Буров с достоинством откланялся.

— Спокойной ночи, господа. Весьма признателен за радушие.

— Спокойной ночи, князь, — граф взглянул на него с благодарностью, маркиз — оценивающе с хитрецой, мадемуазель Ватто — внимательно с тщательно скрываемым восхищением. И отправился Буров по широкому коридору да по мраморной лестнице на третий этаж в отведенные ему апартаменты. Просторные, с инкрустированной мебелью, ничуть не хуже той, что в склепе на кладбище. А вот кормежка здесь была не в пример лучше, не вульгарное баранье варево — паштет из жаворонков, рагу из утки, голубиный бульон, легкое бургундское винишко марки “Вольнэ”, доставляемое из провинции Кот-д'Ор. А потом был огромный, окутанный паром чан, пахнущее миндалем ореховое мыло, юркий, истово подливающий воду из ведра лакей… Наконец, размякнув душой и телом, с зубами, вычищенными ароматизированным мелом, Буров отправился на покой. В шелковой длинной рубахе, на хрустящую простынь, под кисейный балдахин. Только что-то не спалось ему — тяготила неопределенность. В голове все вертелись мысли, вернее, одна, словно заведенная, по кругу. Интересно, куда все-таки он попал? Что это за маркиз такой, изъясняющийся московской скороговоркой, в доме коего граф Орлов держится на правах хозяина? Нет, скорее начальника, пожаловавшего с инспекцией. Или даже нет — прибывшего по своим делам… Постой, постой, ну как же это он сразу не допер? Ну конечно же, все просто, как дважды два… И француженка эта, запыживающая пистолеты, и лакеи со шпагами, понимающие по-русски… Судьба, похоже, и впрямь забросила Бурова в самое дерьмо — в русский разведывательный центр в Париже. В самое что ни на есть шпионское логово. Вот тебе и живот на алтарь отечества, вот тебе и “Виват, Россия!”. Маркиз — к гадалке не ходи! — местный резидент, Орлов — куратор-проверяющий, к тому же со своей собственной секретной миссией, француженка при нем — какая-нибудь сексотка-шифровальщица, лакеи, кучера — спецназ-охрана. Вот такой расклад. И не хватает только князя Бурова — липового Задунайского, какого и в природе-то нет. Который без стратегической разведки просто жизни не мыслит…

“А жалко все же, что Мадлена эта придет только утром”, — уяснив ситуацию, Буров хмыкнул, бросил думать о маркизе и попробовал представить его дочь — и так, и эдак, во всех подробностях. Получилась обыкновенная рыжая баба, чем-то очень похожая на Лауру Ватто. Потом она превратилась в Софию Ротару, сделала Бурову ручкой, и он, помахав в ответ, провалился в сон. Фиг с ней, с Мадленой де Сальмоньяк, рыжих баб мы не видали, что ли…

Один лень из жизни Василия Гавриловича

Внешне Мадлена де Сальмоньяк походила на субретку и очень мало на своего маркиза-папу — улыбчивая, в открытом, цвета истомленной девственности пикантном платье с кружевами.

— Бонжюр, сударь, — она вошла, когда Буров завтракал, без приглашения уселась, велела подскочившему слуге: — Шоколада с корицей.

В глубоком декольте у нее была прилеплена мушка в форме звездочки, что позволяли себе лишь очень смелые замужние красавицы.

— Доброе утро, сударыня, большая честь для меня, — мужественно проглотив непрожеванный паштет, Буров поднялся, сделал полупоклон, выругавшись про себя, выдавил улыбку. — Разрешите представиться: Буров-Задунайский, князь. А хорошее нынче утро, солнечное. Вы не находите?

Настроение у него было не очень — с утра пораньше задолбали портной, куафер и сапожник. Однако их усилия даром не пропали: Буров сидел уже в парике, с буклями до плеч, в коротких облегающих штанах, шелковых чулках, рубашке с кружевным жабо и рюшем на манжетах, бархатном жилете и лаковых туфлях с пряжками. Все какое-то неудобное, нефункциональное, надуманное. Тесные кюлоты врезаются в промежность, парик — еще не известно, из волос какой бабы, — похож на зимнюю шапку, чулки вообще женские, а туфли, как пить дать, слетят, стоит только дать ногам волю. Эх, где вы, где вы, Карабасовы ботфорты, штаны из лосиной кожи и ветхая — стирать не надо, порвется, не жалко, — рубаха. Один бог знает. От славного разбойничьего прошлого Бурову оставили только два предмета — кошель с уркаганским золотом да понаделавшую дел лопату, правда, начисто отмытую от крови, прилипших волос и мозга. Все, ничего не попишешь, нужно начинать новую жизнь. В куцых, режущих яйца штанах…

— Ах, князь, давайте, право, без церемоний, — Мадлена улыбнулась и, отпив густой дымящейся жидкости, несколько двусмысленно облизала губы. — И потом, мы ведь, слава богу, не в Англии, чтобы разговаривать о погоде. Папа попросил меня заняться вашим французским, так что не будем отвлекаться. Кстати, как вас, князь, по имени-отчеству? Василь Гаврилыч? Замечательно. Ну-с, приступим.