Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс - Страница 56

— Пусть боги накажут его, — прослезившись, Воронцова оторвалась от молитвы и принялась снимать с себя серьги, ожерелья, браслеты и перстни. — Пусть его жалкий труп медленно едят могильные черви…

— О дочь моя, я не ошибся в тебе, — Свами Бхактивиданта тоже прослезился и принял с поклоном трепетной рукой сверкающую груду драгоценностей. — Но не слишком ли щедро твое благородное сердце? Тут ведь хватит на дрова и тебе, и мне, и трижды достопочтимому Свами Чандракирти?

— А может, подложить к нему еще кого-нибудь? — Свами Чандракирти нахмурился и сразу же забыл про молитву. — Праведников-то хватит. А тут все-таки сандал…

Чувствовалось, что умирать он еще не собирается.

— Да, да, пусть горят, все, — тихо одобрила Воронцова, всхлипнула и милостливо кивнула. — Даже на небо дорога короче с попутчиками. Главное — хорошая компания.

Ну насчет компании дело не стало. И ушел джайн Аджха Баба на небо, объятый пламенем, с добрыми попутчиками. Костер был хорош — только пепел и угли приняли священные воды Ганга. Рыбам не досталось ничего.

Андрон. Зона. Безвременье

А время между тем бежало неумолимо. Прошло лето красное, настала куцая полярная осень, и вдруг как-то сразу обрушилась зима, с морозами, снегопадами, треском лопающихся от стужи деревьев. За обочинами дороги выросли белые валы в рост человека, кал и моча в зоновских сортирах превратились в горы твердокаменной, будучи подкинутой в постель, запомоивающией человека навечно, породы. Шкварота-пидеры по-стахановски долбили ее и на железных волокушах вывозили из зоны. Резко вырост спрос на китайское исподнее «Дружба», такой тепляк плотнее, и в нем не так быстро заводятся вши, на солдатские кирзачи «со смехом»,[16] на меховые рукавицы-верхонки, на неуставные телогреи свитера. Ну и само собой каждый старался согреться изнутри. И не только чаем. Градуса, оказывается, есть во всем — в томатной и сапожной пасте, в овощных и рыбных консервах, в молоке, даже во вшах — если собрать и перегнать их, получается вшивая настойка, пот от которых уничтожает всех живущих в одежде насекомых. То есть все в природе содержит спирт — мертвое, живое, гнилое, здоровое, надо только уметь его добыть. И добывали… Из человеческих экскрементов, из сапожного крема, намазывая его на хлеб, из клея БФ, пробалтывая в нем размочаленным обрубком палки. Гнали самогон, ставя брагу в огнетушителях, радиаторах парового отопления, станинах станков, даже в стойках промзоновских ворот. А кое-кто ничего не гнал, и если и ставил, то только хер, однако градусами был не обижен. Пудель со своими к примеру пользовал исключительно водочку, да не какую-нибудь там левую паленую — «Столичную» или на крайняк «Московскую». Не из человеческого дерьма. Вот так, каждому свое. Захотела и Анджела между прочим получить свой кусок пирога, по принципу: с поганой овцы хоть шерсти клок — быстренько подала на развод, о чем пришла казенная, мерзкого вида бумага. Только тот кусок получился уж больно куцый. Половина Андронового заработка шла хозяину, а с другой половины, на которую начислялись алименты, вычитали на еду, одежду и прочие изыски, так щедро даруемые любимым государством. А побочные доходы, полученные от спекуляции чаем, Андрон особо не афишировал…

Наконец кончились холода, потускнели всполохи северного сияния, задули теплые ветра. И начался какой-то сексуальный психоз — Андрон воочию убедился, что советские зэки пьют все, что горит, и трахают все, что хоть как-то шевелится. Еще — устраивают сеансы, то есть коллективно онанируют, заглядывают под юбки сотрудницам-вольняшкам, делают подкопы в женские туалеты, наслаждаются телеаэробикой и сексуальным чтивом. По сговору с ними дешевки у зоны устраивают непотребство, вакханалии и стриптиз, а зэки отлавливают отражение действа при помощи особых сферических зеркал и… плывут, плывут, плывут. Подобный сеанс в солнечный день стоит рублей двести пятдесят — триста, два месячных заработка среднего инженера. И никуда не денешься — против природы не попрешь.

Анрон в этой всеобщей сексфантасмагории по мере сил не участвовал, плоть усмирял: с пидорами не общался, кабанчиков и хрюшек на свиноферме не драл — помогал себе сам, занимался рукоблудием. И то на крайняк, когда уже припрет. Утешался мыслями, что не в ебле счастье, что скупее надо быть в желаниях, думал о монахах, что пробавлялись в тщаниях, аскезе, служении вечном. Тем паче что за примерами ходить далеко не требовалось, один из корпусов промзоны в свое время и был монастырем. Вобщем строго жил Андрон, сурово, можно сказать скучно. В карты не играл, пидеров не пользовал, чушек и собачек не натягивал. Тоска. Да еще ни одной весточки от Тима — странно.

Только недолго тосковал Андрон, это по тюремно-лагерным меркам конечно. Одним прекрасным, даже трудно представить насколько, июльским днем его высвистал главшнырь отряда.

— Канай, Кондитер, до штабу. Похоже, фарт тебе ломится нехилый.

Еще какой!

— Вам, Лапин, разрешается трехдневное свидание, — сказали Андрону гвардейцы МВД, пакостно переглянулись и фыркнули сально, но независтливо. — Бог в помощь, счастливо покувыркаться.

«Свиданка? Да еще трехдневная? Интересно, с кем, — Андрон, даже не испытывая радости, недоуменно пожал плечами, однако подгоняемый любопытством, поспешил-таки к маленькому, похожему на курятник дому. — Мать что ли пожаловала с Арнульфом? Ладно, будем посмотреть».

— Замечу, что зыришь, ушатаю, — пообещал он местному шнырю, прошел из маленьких сеней в маленькую же, обставленную по-спартански комнату и обомлел. — Клара? Ты?

— Я, милый, я, — блаженно улыбаясь, та порывисто прижалась к нему, уткнулась, чтоб не видел слез, зардевшимся лицом в плечо. — Ну здравствуй.

Стройная, в изящном легком платьице, она была похожа на фею из сказки. А может и вправду фея — чтобы свиданку без чекухи в паспорте да еще на три дня?

— Здравствуй, Клара! И как это тебе… — оправился от изумления Андрон и сразу возвратился из сказки на землю — понял, как.

Свиданки обычно даются крайне неохотно родственникам и только на один день. Впрочем дело это поправимое, потому как работники лагерей тоже живые люди и очень уважают знаки внимания — оренбургские платки, киевские домашние колбаски, залитые смальцем в глиняном горшочке с бессарабского рынка. Бусы чароитовые и нефритовые, иркутской выделки, ряпушку да пелятку из тюменских деревень. Не гнушаются они и твердокаменных колбас, малосольной семги и «столичной» водочки. Еще, но правда очень осторожно, берут презренным металлом. Однако лучше всего взятка натурой — выпить хорошо и переспать смачно это есть смысл всего охранно-воспитательного бытия. С выпивкой дело у чекистов обстоит нормально, все пьют и собутыльников хватает. А вот с кем переспать? Все бабы и шкуры на учете и строго распределены — учет и контроль основа социализма. Вот и получается, что решают свой наболевший половой вопрос страдальцы из МВД при помощи свиданок — дадим, если дадите и вы. Как говорится, живите, но дайте пожить и другим. Не древний Рим — сплошной коллективизм, стирание граней и родственные отношения.

— Как, как, кверху каком, — Клара отстранилась, беззаботно вздохнула и сделала красноречивый жест. — Кто меня только не драл… Я уже неделю здесь, все презервативы извела. Ничего страшного, от пизды не убудет. Вишь как постаралась — три дня дали. Суки… Ну что, яичницу будешь?

Весело так сказала, с подмигиванием, а у самой на шее жилка забилась, тоненькая, голубоватая, под самым ухом. Глянул на эту жилку Андрон, хрустнул челюстями и тему закрыл, больше ни о чем Клару не спрашивал. Сел на колченогую табуретку в кухоньке и принялся смотреть, как она готовит глазунью — из полудюжины яиц, с полукопченой колбасой, на газовой зачуханной плите. На столе уже стояли консервы, сок, тарелки с салом, хлебом, конфетами, халвой. Нормальной, человеческой, сказочно благоухающей жратвой. Только Андрон был опытен, сразу много не ел — накинешься, напорешься, а потом не слезешь с горшка. Высшее благо — чувство меры. Степенно, как ему казалось, он расправился с яичницей, отдал должное салу и ветчине, выпил чаю с настоящими медовыми коврижками, а Клара все смотрела на него, не ела ничего и поминутно отворачивалась, чтобы вытереть слезу. Потом Андрон воспользовался достижением совдемократии — душем в лагере, растерся расписным домашним полотенцем и, торопясь, с утробным стоном, приступил к сакральному процессу спаривания. Он был ненавистен сам себе, внутренне дрожал от злобы и унижения, однако ничего не мог с собой поделать. Ну, сучья жизнь, ну менты падлы. Держат как животное в вонючей клетке, так что радости полные штаны от нормальной пищи, спокойной обстановки и присутствия самки. Котору предварительно сами же и покрыли… Гниды. Ну да, пизда все стерпит…