Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс - Страница 37

— Да, да, это сочная, маслянистая, укрепляющая пища, — Свами Бхактиведанта кивнул и, ловко захватив кусочком чапати немного овощей, приправленных соусом, с удовольствием отправил в рот. — Хотя мы, тантристы, относимся к ахимсе с некоторым скепсисом. Ведь сказано же в «Ведах»: «Дживо дживасайя дживанам» — «В борьбе за существование одно живое существо является пищей для другого».

— Истину сказал ты, брат, — живо подхватил Свами Чандракирти, с хрустом откусил поджаристую самосу с манкой и, чмокнув, приложился к сладкому анисовому молоку с изюмом и фисташками. — А потом ведь истинного мудреца не осквернит никакая пища. Такого человека не порицают за то, что он ест мясо. Ведь сказано же в «Ведах» — все равно останется брахманом тот, кто дал обет воздержания, а сам имеет сношения с супругой в положенное время.

— Еще очень многое, о братья, зависит от супруги, — с видом знатока заметил Джха Баба, прищелкнул языком, со вкусом облизнулся и щепотью захватил халавы, тающего во рту ароматного десерта из поджаренной манки. — Раньше вот женщины были благостны, чисты и смело подымались на костер к усопшему мужу. Не боялись испечься живьем. — Он почему-то загрустил, снова облизнулся и нехотя отпил сладкого напитка из йогурта. — Когда преставился раджа Виджаянагара, вместе с ним сгорели на костре три тысячи его жен и наложниц. С телом достославного раджи Идара были сожжены семь его жен, две наложницы и четыре служанки. На костер последнего раджи, Танжора, смело поднялись две его любимые жены, кости коих были смолоты в тонкий порошок, смешаны с вареным рисом и съедены двенадцатью жрецами одного из храмов во искупление грехов почивших в бозе. А что сейчас? Ни любви, ни благочестия, ни совести. Вдовы как безумные выскакивают из костров, и брахманы вынуждены бить их по голове дубинками, чтобы после оглушенных забрасывать обратно. Нет, не осталось в женщинах ни любви, ни стойкости. Их приходится приковывать за ноги к помосту, вводить словно лягушкам через соломинку наркотическое зелье. О, времена, о, нравы! А ведь не в «Ригведе» ли сказано, верная жена да упокоится на скорбном ложе рядом с телом мужа? И только если брат покойного сподобится назвать ее своей женой, она минует огненные объятия пламени. А что рекут нам «Махабхарата» и «Рамаяна»?..

Воронцовой все эти разговоры о преставившихся мужах, всепожирающих объятиях пламени и тысячелетней истории обряда «сати» очень не понравились. Она дала знать слугам, что банкет заканчивается, хрустнула индийским, с пряностями, крекером, раздавила шарик из нутовой муки и мило улыбнулась гуру Аджха Бабе.

— Вы наверное так устали, о Таподхана. Не пора ли вам отдохнуть?

Папа Мильх, глянув на нее, насторожился и тактично, на немецком, чтобы не поняли гости, спросил:

— Что это ты, лапа, так сбледонула с лица? Или непонятки какие в натуре? Наезжают? Напрягают? Качают мазу?

Сам он, хоть и числился истинным арийцем, ни черта собачьего на санскрите не понимал.

— Да нет, просто святой отец долго был на солнце, — Воронцова расплющила творожный индийский десерт, размазала его по тхали и, не отрывая взгляда от жуюущего Аджха Бабы, улыбнулась еще шире и обворожительней. — Я прикажу застелить вам ложе шкурой лани и бросить в ванну лепестки роз.

— Да, шкура это хорошо, — Аджха Баба милостливо кивнул и хотя джайнам возбраняется есть помидоры, ибо сок их цветом напоминает кровь, с удовольствием принялся за таматар тур-дал, густой гороховый суп с томатами. — Шкура, дочь моя, это отлично. А вот ванны с розовыми лепестками не надо. Кто смывает свой пот, тот смывает свое счастье. Дай бог здоровья тебе, твоему мужу и твоему повару.

Без своего матерчатого забрала он был похож на славного Ханумана, царя обезьян, каким его изображают на иллюстрациях к «Рамаяне».

Скоро обед закончился, и гуру поднялись со своих вьясасан — несколько тяжеловатые, но преисполненные благодати.

— Благодарим тебя, дочь моя, за твою заботу и доброту, — свами Бхактиведанта икнул, приложил ладони к груди и тайно сделал мудру, усиливающую пищеварение. — А теперь мы хотели бы уединиться, дабы провести в покое активную групповую медитацию.

Гости были тут же препровождены в Голубую спальню и оставались там до ужина, накрытого в беседке среди ажурной кисеи благоуханных персиковых соцветий. Когда они вышли — торжественно, неторопливо, с сияющими округлившимися глазами, их уже ждали:

— пряный рис,

— тушеные овощи с сыром.

— жареная цветная капуста, картофель и свежий сыр,

— гороховые крокеты в йогурте,

— чатни из фиников и тамаринда,

— банановые пури,

— сгущеный ароматизированный йогурт,

— напиток из кумина и тамаринда,

— хрустящие жареные спирали в сиропе.

Все аппетитное, с пылу, с жару, не менее ароматное, чем ажурная кисея благоуханных персиковых соцветий. Только поначалу посвященные не обратили ни малейшего внимания на пищу, все как один устремились к Валерии.

— Хорошие новости, — начал разговор свами Чандракирти.

— Мы тут поговорили с Шивой, — живо подхватил гуру Аджха Баба.

— А также с буддой Вайрочаной, мудрым Бхагаван Дханвантари и пандитом Цилупой, чей дух исполнился однажды всеми знаниями бодхитсаттв, — закруглил преамбулу свами Бхактиведанта.

И мудрецы поведали Валерии, что во время дхьяны им открылась истина: муж ее будет исцелен, причем ею же самой, однако при условии, что она будет усердно предаваться тантре и обращать особое внимание на лягушачью связку.

— И еще, дочь моя, на собачью позицию, — в заключение дал наказ свами Чандракирти, и все отправились в беседку, под сень цветущих дерев. Посвященные — с чувством выполненного долга и аппетитом, Валерия — задумчиво, с бьющимся, словно перепел в силке, трепетным сердцем. Да она встанет, как угодно, лишь бы только Хорст встал на ноги. Милый, милый, добрый, верный Хорст…

Папа Мильх в беседку не пошел, хватит, нахавался гороха. Обществу брахманов и ученых он препочел компанию повара — тучного лупоглазого усатого индуса. Тот давно уже проиграл Папе в секу и себя, и жену, и красавицу дочь, а потому, униженно кланяясь, начал тут же жарить свиные отбивные, нарезать корейку и кровяную колбасу, открывать бутылки с холодным пивом. И Папа Мильх предался трапезе, в одиночку, чинно, без заумных речей и соседей собакоедов. Старший офицер СС как никак, хотя и бывший…

Андрон (1980)

Все бы хорошо, да только полной гармонии не бывает. Куда-то исчез, как сквозь землю провалился, проктолог подполковник Семенов. Его не наблюдалось ни дома, ни на службе, а Сотников, уже начштаба и уже майор, в приватном разговоре за бутылкой «Плиски» сказал: «Брось, Андрей, чует мое сердце — Семенов с концами». Так, так. Андрон подумал, подумал, прикинул свой орган к носу, да и отправился без колебаний по душу Славона Лебедева. Нашел его в цветущем виде — с «Кентом» в зубах, одетым в шкуру лани, на бежевой, с форсированным двигателем «Волге». На ней Славон выкатывался нынче на Выборгский шлях, тормозил автобусы с заезжими турмалаями и мешками затаривался фирмовым дефицитом. Ну а в случае чего так давал по газам, что менты на УАЗах заливались слезами. Машина зверь, хрен догонишь. Да и вообще — тяга атомная.

— Помнишь моего чувака с наркотой и рыжьем? — с ленцой, как бы между делом, поинтересовался Андрон, взял халявный «Кент», закурил. — Ну, седой такой. Ты его к кому-то еще подвел?

Они стояли на Стачках у танка, совсем недалеко от Красненького кладбища. Ветер шелестел в голых ветках парка, тявкали отпущенные по нужде собаки, брякали, покачиваясь на стыках рельсов, грузные, светящиеся во тьме трамваи. Вечер тяжелого дня. Скучного, осеннего и ненастного.

— Ну подвел и подвел. Какие могут быть вопросы? — Славон набычился, бросил сигарету. — К серьезным, очень серьезным людям подвел. Ты, брат, не при делах, лучше не суйся, а то…

Он не договорил. Коротко, от кармана, Андрон впечатал ему в дых с левой, потом с правой, нежно придержал за плечи и добавил коленом п од ребра.