Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс - Страница 33

И Мильх не подвел, все понял сразу.

— Базара нет, начальник, сделаем, — вытянувшись, он щелкнул каблуками и несколько гнусаво произнес: — Клиент будет в лучшем виде. — Потом присел в ногах у Воронцовой и вытащил окурок из-за уха. — Огоньком не богата? Нет? Ну и ладно, зато литавры у тебя… Эх и полетим же мы завтра, лапа, с тобой на бреющем… Кстати, пардон, забыл представиться — Мильх, штурмбанфюрер. А лучше просто Папаша Мильх. Ты, лапа, не грусти, не лежи бревном, подружись со мной. Кому Папаша Мильх кореш, у того и очко на руках. Не в заднице.

И он улыбнулся, широко и фиксато. Дружба, она, как известно, начинается с улыбки.

Андрон (1982)

— Так значит, говоришь, один в один как флюгер, только в миниатюре? Да еще из проклятого металла? — Тим снял с конфорки плюющийся чайник, с грохотом водрузил на стол и вытащил из шкафа объемистые щербатые чашки. — И хрен с ним. Много чего, друг Горацио, удивительного на свете. О, мама мия! — взрезав бечеву, он обнажил огромный, в виде полена торт и с необыкновенной энергией принялся работать ножом. — М-м-м, шоколадный, с орехами. Я в восхищении, брат!

Вот так, иметь дела с тортом куда приятней, чем со всякими там золотыми побрякушками. Заблудшее человечество за свою историю только и делало, что примеривало их на себя. Золото инков, золото ацтеков, золото испанских легионов, золото скифских курганов. Золото, золото, золото… Тьфу, дерьмо! То ли дело шоколадная глазурь, сочный благоухающий бисквит, всякие там цукаты, марципаны и засахаренные вишни. А к ним чайку заварить, покрепче, грузино-индийского со слоном…

Однако спокойно насладиться тортом и свежезаваренным индийским им так и не пришлось. Гневно зашаркали шлепанцы, и в кухню просочилась Регина, нечесанная, злая, с горящими от возмущения глазами.

— Я че, одна должна, как проклятая, этого ребенка спать укладывать? Он че у нас, безотцовщина?

Засаленный халат ее был порван в локте, на розовой щеке рубец, какой бывает после общения с подушкой.

«С недоеба это она такая что ли?» — подумал про себя Андрон, а сам поднялся, галантно наклонил подстриженную модерново голову.

— Здравствуйте, здравствуйте, очаровательная Регинушка. Смотрю, все хорошеешь. Давай-ка с нами чайку.

Смотреть, честно говоря, было особо не на что…

— Недосуг мне с вами чаи распивать. У меня белья нестиранного воз, — Регина, фыркнув, смерила его презрительным взглядом, брезгливо отвернулась. — Хорошо некоторым, ни семьи, ни ответственности, ни забот. Конечно, можно чаи распивать, когда один одинешенек…

Андрона она не жаловала, более того, терпеть не могла. А за что, спрашивается, его любить — заделал ребенка, ушел из семьи, раскатывает себе на новеньких, купленных на наворованное жигулях. Торгаш. У, бабник. И Тиму наверняка какую-нибудь шкуру присмотрел. А тут стой в позе прачки, стирай до посинения обосранные пеленки. И месячные эти чертовы уже неделю не приходят. Ох, как пить дать, придется идти скоблиться на Арсенальную. А муженьку что, утерся и в сторону…

— Ты что, не видишь, ко мне брат пришел? — Тим, так и не отпив, поставил чашку, грозно засопел, изящно вырезанные ноздри его раздулись. — Не мельтеши, женщина, дай поговорить.

— Знаем, знаем мы ваши разговоры, о хоккее, рыбалке да о бабах, — Регина зевнула, уничтожительно скривилась и росомахой потянулась в коридор. — Сегодня же отцу будет доложено, что воспитанием ребенка я занимаюсь одна. Пусть не сомневается насчет зятька. И делает оргвыводы.

Пятки у нее были желтые, потрескавшиеся, весьма неаппетитные.

— М-да, семья — ячейка общества, — Андрон вздохнул, поцокал языком, и чтобы что-то сделать, взял книгу с подоконника, взвесил на руке, открыл наугад. — О, а это кто?

На рисунке был изображен бородатый мужик — суровый, в круглой шапке, с пронизывающим взглядом. Сразу чувствуется — непростой. Хоть и с серпом, а как пить дать не жнец, — жрец.

— А, это архи-друид, высшая степень посвящения кельтских волшебников, — Тим мельком глянул, сплюнул в раковину и принялся закуривать. — У них ведь все строго было, по ранжиру: друиды, оваты, барды. Своя табель о рангах, не забалуешь.

— Да, барды…

Андрон глянул на портрет Высоцкого на стенке, глянцевый, с разворота журнала, посидел еще немного для приличия и поспешно, с облегчением, стал прощаться. Не нравилось ему у Андрона. Не зря ведь хранительницей очага считается женщина. А что может хранить истеричная, злая сучка?..

Да, влип, похоже, братуха… Пробкой из бутылки выскочил Андрон на улицу, отпер жигули, сел, завел мотор, поехал. Куда? Да куда глаза глядят…

Вечерело. Город потихоньку засыпал — в ржавом свете ртутных ламп под усталый рык укатавшихся за день автобусов. Было как-то безрадостно, невесело, остро чувствовалось приближение зимы. Надписи то тут, то там «Осторожно, листопад!», граждане в пальто и макинтошах, печальные, напоминающие скелеты остовы деревьев на лысых бульварах. Тускло помаргивали звезды на черном небе, желто — светофоры на скучных улицах, агонизирующе — перегорающие буквы неоновых реклам. Замигало и у Андрона на приборной доске — красная лампочка указателя уровня топлива. Эка беда, мы ли не впереди планеты всей по нефти! Без проблем он доехал до заправки, встал, сунул шланг в горловину бака, заплатил сонной бабе в светящемся окошке и, вернувшись, надавил на спуск — загудело, зажурчало, полилось. Самый дешевый, самый высокооктановый, под завязку. В это время заревел мотор, и какой-то фраер чертом, по-пижонски, начал задом подавать к колонке — ишь ты, гад, не терпится ему, не может он как все, в очередь… А машина-то — настоящая семерка, цвет лазурь да еще с шестерочным двиглом. Не с одиннадцатым, такую мать!

«Ты смотри, гад, не уважает, обидеть норовит», — Андрон нехорошо оскалился, вытащил рывком шланг и только хотел воткнуть его невежде куда не надо, как дверь семерки открылась, и на свет божий под медоточивые гласы Альбины и Рамины Пауэр явился Юрка Ефименков. Вальяжный, в куртке настоящей замшы, о перстне и в зимнем вранглере, как и полагается семпаю, твердо идущему по Истинному пути. Так что встреча началась с приветствий, крепких рукопожатий и живого обмена впечатлениями: ух ты, бля! Ну и тачка! А салон! А где брал?

— Да ученик один пригнал из Тольятти, у него там брат работает. Я ведь теперь группу веду, младшую, — охотно пояснял Ефименков, хлопал ласково семака по заду и горестно, с надрывом, вздыхал. — Только все, лафа кончается. В кодекс статью всобачили о преподавании каратэ. На Украине Коценбогена замели, у нас под Ларина копают. Занимаемся в тренировочных костюмах, окна занавешиваем простынями. Вот ругают Пиночета, мол, сатрап, диктатор, а он наверняка бы такой херней страдать не стал. У самого восьмой дан.

— Ага, просыпаюсь утром рано, нет Луиса Карвалана, а вот она, вот она, хунта поработала, — в тон ему поддерживал беседу Тим, с восхищением разглядывал обводы семерки, гладил девственную обшивку кресел, с головой лазил в неизгаженный еще, пахнущий заводом багажник. — Ну, бля! Ну, сука! Полный отпад!

Вобщем, мерседес, правда, советский.

На том и расстались. Юрка порулил на ночную тренировку, проводимую сенсеем для продвинутых семпаев, а Андрон — куда глаза глядят, по безмолвному засыпающему городу. Домой, к Арнульфу, его не тянуло, хотелось чего-то нового, свежего, неизведанного. Приключений на свою задницу, одним словом. Ну, за этим дело не стало. На Пяти углах, набиваясь в попутчицы, ему проголосовала скуластая брюнетка — так, с первого взгляда ничего особенного, и сразу, без обиняков, определила свой статус:

— На Васильевский не подвезете? Только денег нет и отсасывать не буду.

Суровая такая, решительная девушка.

— Ну что вы, милая, какие деньги, какая сперма, — Андрон гостеприимно распахнул дверь, вырулил от поребрика и придавил педаль газа. — И вообще самое прекрасное в женщине это внутренняя гармония нежной музыки тонких струн ее души. Кто может постичь ее, тот истинный счастливец. Сказал же Пушкин, что одной музыки лишь любовь прекрасней, но и она мелодия… Вы согласны со мной, незнакомка? Кстати, как ваше имя? А, Клара? Очень приятно, Андрей Андреич. Скажите, не вы ли это украли кораллы у Карла?