Прокаженный - Разумовский Феликс - Страница 28

— Ненавижу-у-у!

И тут же замолк — хорошо отработанным движением выдернул из кобуры «стечкина», дослал патрон, щелкнул предохранителем и короткой очередью уложил под стол двух гегемонов. Потом прострелил башку истошно завизжавшей раздатчице и, видя, как она уткнулась наштукатуренной рожей в котел с пельменями, восторженно заржал. Тем временем коллеги его протерли мозги, один попытался было дотянуться до «стечкина», второй, обоссавшись, завопил:

— Брось ствол, Игнатьич, остановись!

— Хрен вам! — С ухмылочкой капитан разорвал дистанцию, расстрелял их в упор и брезгливо сплюнул. Глянул на недобитого кадровика, пнул его в пах — стукач поганый! — и с наслаждением раздробил ему пулей череп.

Бурное ликование переполняло его, и он не сразу обратил внимание на двоих застывших у входа серьезных, коротко стриженых парней, а напрасно. В пельменной этой столовались не только милицейские… В руках одного из ребятишек оказался ствол, и последнее, что Николай Игнатьевич увидел в этой жизни, была вязкая, непроницаемая темнота, стремительно на него надвинувшаяся…

Сергей Владимирович Калинкин тихо торчал в своем сером, как штаны пожарника, «мерседесе» и сосредоточенно выпасал клиента. Ничего себе попался мужичок, крепенький, с плацдармом для мандавошек под носом, и если бы не «особенность» дела, все было бы просто и обыденно. «Галстук навесить» — не хрен делать, а лучше калибр 7.62 с глушаком. Встать спокойненько в подъезде и пару раз, не торопясь, шмальнуть с двух рук — одну маслину между глаз, вторую в висок для контроля. И все — извольте бриться… Однако голову в подъезде не отрежешь. Придется, видно, клиента или расшивать в антисанитарных условиях, или потрошить прямо на хате, теплого. Вот ведь какую фигню придумал мудак Гранитный — башку ему подавай. Ну не идиотизм ли, в натуре? А впрочем, ладно, плевать. Кто платит деньги, тот и заказывает музычку. На свой вкус.

«Охо-хо». — Изголодавшийся Стеклорез потянулся, зевнул во всю пасть, так, что зубы клацнули, и плотоядно ощерился. Он представил лакомую попу блондинистой красавицы, что зависает у него уже третьи сутки. Эх, хорошо бы сейчас стаканчик «Зубровки», горячих, со сметаной, пельмешек, штук эдак восемдесят пять, а потом мигнуть ляльке, чтобы сварганила миньет по-походному — прямо на кухне, не отходя от стола…

Мечтательность, говорят, пережиток варварства, а Сергей Владимирович был вполне цивилизованным киллером, с высшим образованием, так что свои мысли в нужное русло он перевел быстро. Итак, работать клиента нужно на его собственной хате. Живет он один, атмосфера спокойная, никто сосредоточиться не помешает — суеты Калинкин не выносил. Днем он уже срисовал дверь, определил, что сигнализация отсутствует, притер «подбор» к совдеповским замкам и был готов к ликвидации хоть сейчас. Однако лезть в квартиру на ночь глядя смысла не имело, и Калинкин решил закончить дело завтра. «От вошканья беспонтового все в этой жизни не в цвет», — рассудил он и, пребывая в уверенности, что гусьnote 116 уже ощипан, поехал жрать пельмени и сливать сперму.

Майор, внимательно следивший за Калинкиным из неосвещенной комнаты, тоже снялся с поста и принялся за горячую, дважды прожаренную курицу. Без должного аппетита, вяло. Сложив остатки в кастрюлю, он слил туда масло со сковороды, сыпанул толченых орехов и, убежденный, что на завтрак будет сациви, пошел спать. Утро вечера мудренее…

А утром майор проснулся поздно — скорее, днем. Долго стоял под холодным душем, потом дубасил мешок, следя за синхронностью работы коленей и локтей, потом съел «сациви» и выглянул в окно. Серый «сто восьмидесятый» был на боевом посту. Одевшись, Сарычев спустился к «семаку», долго грел двигатель и, не обращая ни малейшего внимания на затаившегося Калинкина, отправился на поиск тех, чей отмеренный век уже подходил к концу. Таких Сарычев узнавал сразу, их жизненная суть виделась ему коптящей, гаснущей свечой.

Проводив клиента взглядом, Стеклорез немного подождал и, поправив пояс с «арматурой» — набором воровских инструментов, легким, гуляющим шагом обогнул дом. Неторопливо зашел в парадную, натянул «чуни» — специальные накопытники, чтобы не светить подошвы, одел на руки резиновые «наконечники» и, с помощью отмычки оперативно сработав дверь, оказался в майорской квартире. Несколько ошалев от спартанской обстановки, он хату даже шмонать не стал и, усевшись у окна в ожидании клиента, начал прямо-таки загибаться со скуки.

Тем временем на Большом проспекте Александр Степанович увидел проститутку. Совсем еще сопливая симпатичная девчонка предлагала за «недорого» расслабиться, быстро и качественно. В этом не было ничего особенного — шлюх нынче пруд пруди, по городу не проехать. Однако жрицу любви с Большого выделяло отношение к жизни — она с нею прощалась. Радужное разноцветье вокруг голосующей стремительно угасало, и Сарычев ясно видел, что отпущенное ей время подходит к концу.

Сегодня спрос на прекрасное был что-то слабоват. Вот уже трое водил тормознули свои тачки, но не томимые страстью, а в надежде заработать. Не клюнув на женские прелести, они разочарованно отчалили, а их носительница героически продолжила свое служение Венере на неласковом зимнем ветру. Наконец остановился джип «тойота-ранер», в котором сидели двое молодых людей, они захватили замерзающую жрицу любви и покатили в направлении Васильевского острова. Движение было плотное — по Большому-то не очень разгонишься, так что, держась в пяти корпусах, Сарычев без приключений довел джип до улицы Кораблестроителей. Затем «тойота» направилась к «Прибалтийской», съехала на пустынную в такую погоду набережную и где-то около часа стояла неподвижно.

Наконец открылась задняя дверь, и сильным пинком проститутку в одних лишь чулках выкинули на мороз. Что-то громко выкрикивая, она бросилась к машине, но джип отъехал метров на десять, и оттуда вылетела на снег какая-то интимная часть дамского туалета. Подхватив ее, жрица любви опять бросилась вслед за иномаркой, и цикл повторился.

Пробежав таким образом почти всю набережную, она вернула большую часть своей экипировки и дрожащими, негнущимися от холода руками начала одеваться. Натянула мокрое от снега бельишко, надела свитер, джинсы и какую-то не по-зимнему легкую куртку. Только вот с обувкой вышла незадача — сапог оказался в единственном экземпляре… Однако девушка уже не плакала. Окинув невидящим взглядом джип, где, видимо, упивались зрелищем, и ставя посиневшую босую ногу на носок, она медленно поковыляла к парадной ближайшего дома. Сарычев уже знал продолжение. Вернее, конец — звон разбитого окна на девятом этаже, полет беспомощного тела, глухой, ставящий последнюю точку в жизни, удар.

— Стой, стой, подожди! — бешено закричал он и, врубив скорость, начал отпускать сцепление — чтобы догнать, перехватить, задержать, остановить…

— Никто не волен остановить предначертания, — громогласно произнес Яромудр, но Сарычев не услышал его, резко, так, что глушитель заревел, стронул машину с места, тут же врубил вторую, что было мочи надавил на газ и… Проверенный, хорошо обкатанный, любовно отрегулированный двигатель заглох.

— Черт! — Майор в исступлении застрочил стартером, заелозил подошвой по педали, выругался так, что, верно, небесам стало жарко… А когда понял, что машина не поедет, выскочил на мороз и бросился за девушкой, которая уже исчезла в подъезде.

— Не надо, милая, не надо, стой, подожди, — молнией он метнулся к дому-кораблю, пнул застонавшую, обшарпанную, дверь, вихрем полетел по истоптанным ступенькам и вдруг остановился — услышал где-то наверху звон бьющегося стекла… ударяющий по нервам, рвущий душу на части… Поминальный… Видимо, и впрямь, предначертанное свыше не властно и богам…

Только Сарычев сейчас уже не думал ни о судьбе, ни о богах, ни даже о погибшей девушке… Сейчас его больше всего на свете занимали те двое в иномарке. Сгорбившись, он спустился по лестнице, вышел из подъезда и, не оглядываясь, двинулся к «семерке» — в полной уверенности, что та заведется… Именно так и произошло — двигатель как ни в чем не бывало заурчал, с легкостью завертел колеса, и майор, поглядывая по сторонам, не спеша порулил к гостинице.