Нелегкий флирт с удачей - Разумовский Феликс - Страница 53

— Давай-ка в членовоз, потолкуем. — Проводив глазами «мерседес» Сорокина, Лютый глянул на бригадира пристяжных Цыпу Костромского, уселся, вытащив папиросу, подождал, пока Лешик Сивый, поддужный, поднесет к лицу пламя зажигалки. — На хату, ходу.

Водила-ас Семенов-Тян-Шанский уверенно тронулся с места, с матерной бранью начал колесить по дорожкам Крестовского, следом на дистанции тащилась похоронка, страшно ревела мотором, зловеще светила фарами. Процессия направлялась с Петроградской стороны через Черную речку на родную Комендань, где в небольшом трехэтажном особняке Зверь устроил свое логово.

На улице было скверно. С утра шел мелкий, холодный дождь, однако к вечеру подморозило и асфальт превратился в каток — скользкий, отражающий свет фонарей. Бродяга-ветер завывал в трамвайных проводах, срывал последнюю листву с печальных кленов, гонял вдоль тротуаров предвыборную мишуру — воззвания, личины кандидатов в депутаты, бумажный сор бесстыдного вранья, фальшивых слов, невыполнимых обещаний. Манили светом витрины ночников, вдоль парапетов мерзли проститутки, с оглядкой отставляя хвосты, присаживались по нужде собаки. Петербург, Петроград, Ленинград, Петербург, город, знакомый до слез…

«Да, бля». Лютый отвернул лицо от тонированного стекла, сунул окурок в пепельницу и вспомнил о бригадире Костромском:

— Завтра сопли не жуй, кто вякнет из майкопских, гаси…

В этот момент случилось непредвиденное. Ветер-хулиган позаимствовал шляпчонку у какой-то припозднившейся девицы. С визгом, не оглядываясь по сторонам, она бросилась вдогонку за аксессуаром, поскользнулась, с размаху приложилась задом о землю и едва не попала под колеса броневика, хорошо, ас Семенов-Тян-Шанский сумел увернуться — юзом, под визг тормозов и матерный лай.

— Стоп машина. — Суеты Павел Семенович не любил, процессия встала.

Улица была пуста, семафор подмигивал желтым глазом, ветер уже свинтил с места преступления, воз-мутительница спокойствия намеревалась последовать его примеру.

— Цыпа, разберись. — Павел Семенович поднял крышку бара, налил стакан холодной «Балтики» и всыпал в него щепотку соли — говорят, очень вредно для почек, но уж больно пользительно для души. Отхлебнул, крякнул, вытер пену с губ, а тем временем Костромской вернулся, в руках он держал кейс фирмы «Самсонайт» и изжеванную шинами дамскую шляпку:

— Разобрались. Запомнит надолго.

— Ладушки, тронулись. — Лютый захрустел соленой сушкой, кончиками пальцев открыл «Самсонайт», вздохнул — ну почему кругом одни бляди? В чемоданчике лежали трусики, зубная щетка, косметика, вазелин, паспорт и презервативы на все случаи жизни — усатые, ребристые, ароматизированные и анальные. Стандартный набор бляди, сдающей напрокат свои прелести.

«Вот и пустим ее по кругу, хоровое пение братве не повредит». Насупившись, Павел Семенович раскрыл краснокожую паспортину несуществующего государства, и лицо его вытянулось — фу ты, черт, не может быть! Дрожащими пальцами он перевернул страницу, и его, твердого, как кремень, законника сразу кинуло в холодный пот. Хозяйку кейса звали Светланой Павловной Залетовой, родилась она двадцать четыре года назад в городе Нижнем Тагиле и как две капли воды походила на его школьную любовь Клавдию. Безжалостная память перенесла его на четверть века в прошлое, когда он приезжал на родину на похороны матери. И первый, кого он встретил тогда у калитки, была она, Клавдия, все такая же по-девичьи стройная, пахнущая дурнопьян-травой и душицей, с манящим взглядом смеющихся васильковых глаз. Стояло лето, ночами надрывались соловьи, вода в тихом озере была как парное молоко… Лютый уехал осенью, когда опали листья на любимом тополе Клавдии, что рос у нее под окнами, уехал с тем, чтобы скоро вернуться. А потом он подсел на «червонец», за все хорошее был брошен в БУР, затем переведен в «преторию» [32] , и пошло-поехало. Централы, зоны, крытки, тюремные больнички, жизнь фартовая. И вот, после всего этого… Господи, неужели у него есть дочь?

— Стоять всем. — Волнуясь, Павел Семенович взялся за переговорник и, едва затих скрежет тормозов, стремглав бросился к автобусу. — Где она?

Светочка Залетова сидела на венках, возле деревянного тулупа, от страха она описалась и не плакала даже, а тоненько, как зайчик, тянула на одной ноте:

— И-и-и-и-и-и-и…

На то были причины. Широкоплечий бандюган с портновским метром задумчиво прикидывал размеры гроба, оценивающе посматривал на Светочку, хмурил брови, делился соображениями с братвой:

— Не, не канает, придется кремировать.

Другой разбойник, жилистый, с выпуклым шрамом на лице, что-то выводил маркером на краповой ленте и то и дело поворачивался к Залетовой:

— Так тебя, бля, как писать-то, с отчеством или по матери?

— Сирота я. — Наконец, прижимая ладони к глазам, она заплакала, слезы градом покатились по ее щекам, смывая грим с глубоких Рысиковых отметин. — Ни папы, ни мамы…

— Че[33] , братва! — Услышав про маму, Лютый вздрогнул, властно поднял руку и, присев на корточки, всмотрелся в лицо Залетовой. Сомнений нет, это его кровь, его плоть. Боже ж ты мой, кто ж ее так? — Аида, лапа, в членовоз, разговор к тебе есть. — Павел Семенович мягко тронул Светочку за плечо, улыбнулся ласково. — Ну, хватит сопли мотать, ссать будет нечем.

От полноты чувств у него самого на глазах выступили слезы: надо ж, и ему доведется в жизни поотцовствовать!

— Ты моя ласточка. — Он хотел было погладить дочку по голове, однако в душе Залетовой случился сложный психологический излом, и, неожиданно вскрикнув, она вцепилась зубами в протянутую руку:

— Кейс отдай, сволочь!

— Тварь, сука. — Нисколько не обидевшись, Лютый закатил для порядку пощечину, с нежностью улыбнулся и все ж таки прижал дочь к груди.

— Иди, лапа, к папочке, будет тебе чемодан.

Он поднял Светочку за ворот и, придерживая за локоток, повел в броневик. Глаза его лучились счастьем.