Аленький цветочек - Разумовский Феликс - Страница 97

А вокруг разливалось щедрое великолепие заполярного лета. Дождь кончился, незаходящее солнце ласково поглядывало сквозь деревья, капли влаги на траве искрились, как драгоценные камни. Так мог бы выглядеть рай до грехопадения человека. Но вот оно состоялось – и грозные архангелы собрались на суд, и райская благодать превратилась в горестную насмешку.

– Ну, приступим, благословясь… – Скудин вытащил хищный, особой заточки нож-стропорез и стал завораживающе-медленно водить им туда-сюда по ладони. Вчерашние волдыри на ней успели превратиться в жёсткие корки. Эдик явственно слышал, как скребли по ним кровожадные зубчики лезвия. – Какие будут мнения, господа офицеры?

Связанный генералов сын был бледен, тощ, угловат и до крайности непригляден. Он окарябал спину о еловый ствол и перемазался в смоле, им начали живо интересоваться муравьи.

– А чё тут долго думать-то. – Гринберг извлёк из кармана большой, заранее приготовленный тюбик «вазелина душистого» и стал выдавливать на ладонь желтоватую колбаску. – Сделаем его педерастом лагерным, будет в хозяйстве хоть какая-то польза. Американцам в аренду сдадим, .. за твердо конвертируемую валюту… Дыши животом, сладкий мой, – посоветовал он Эдику и нежно погладил его бедро, оставив на коже след вазелина. – Это только первый раз больно. Зато потом так приятно…

Эдик рванулся, но безо всякого толку: привязывали его профессионалы. Уж они-то умели спутать пленника так, чтобы ни удавиться не смог, ни болячек не нажил от передавливания сосудов, и, конечно, ни в коем случае не освободился. Эдик затравленно огляделся. Насколько он мог видеть, места были совсем незнакомые, а это значило, что затащили его достаточно далеко и подмоги можно не ждать. А самоё худшее – во рту у Эдика торчал кляп. Никакой возможности закричать, попросить о пощаде… даже просто мнение своё высказать…

Он вдруг понял, что основной ужас ситуации и заключался именно в этом: в полной невозможности высказаться. Люди, приволокшие его сюда, словно тряпичную куклу, и поступать с ним собирались как с куклой, никакого права голоса не имеющей. Никто не собирался слушать его. Никого не интересовало, что имеет сказать голый человек, привязанный к ёлке.

Где-то вдалеке зацокала белка. Звонко приложился клювом о ствол дятел. И снова наступила тишина – загадочная, ощутимо вязкая, страшная. Вот возьмут да так тут и оставят на съедение муравьям…

– Возражаю! Категорически. – Нахмурившись, Боря Капустин выволок из бездонного кармана ржавые, неописуемо жуткие ножницы по металлу, клацнул ими вхолостую в воздухе. – Вначале кастрировать! Петушить – потом. Гринберг, отвали; освободи операционное поле!

Ножницы клацнули снова. Капустин начал придвигаться к Эдику, не сводя оценивающего взгляда с его мужского хозяйства.

Эдик трясся и невнятно мычал. Слезы, сопли и моча стекали на землю.

– Интересно, интересно… – Скудин оживился, словно вспомнил о чём-то, глаза сделались озорными:

– А давайте-ка его утопим! Так сказать, все концы в воду. Проверим, сможет ли папаша-генерал со дна озера своего сынка выудить… Капитан Грин! Что-нибудь тяжёленькое – и побыстрей.

– Это подойдет? – Додикович весело подкатил небольшой, на полцентнера, валунок, мигом обвязал его тросиком и надел петлю-удавку Эдику На шею. – Ну вот, всё в лучшем виде. Булькнуть не успеешь, гарантирую. «Отче наш» помнишь?

Работать бы ему в инквизиции, далеко бы пошёл.

– «Мочилась ли ты на ночь, Дездемона», – проворковал Скудин.

– Возражаю! Категорически! – Боря Капустин всё никак не унимался, Гринберг его отпихивал, но Капустин был увёртлив и без конца щёлкал ножницами возле гениталий Эдика. – Кастрированного топить интересней!

Взгляд у него был как у маньяка, движения быстры и уверенны – под крылышком у Игнатия Лойолы, отца-основателя ордена иезуитов, он тоже не остался бы без куска хлеба.

Эдик уже не плакал – рыдал взахлёб. Похоже, первый этап судилища завершился, наступала пора игры в хорошего и плохого следователя. Эту игру нам тысячу триста восемьдесят семь раз показывали в американских полицейских боевиках, так что ушлый зритель всё с самого начала видит насквозь и лишь снисходительно удивляется: и как это преступник, сидяший в комнате для допросов, не просекает, что детективы его элементарно «разводят»? Дурак, наверное. Или по сюжету так надо…

О том, как бы они сами себя повели, когда с одной стороны – три кровожадных амбала с нешуточными намерениями, а с другой – человек вроде бы сочувствующий, ушлые зрители задумываются очень редко…

– Э, ребята, вы что там? Вы что? – Из-за ёлок ненавязчиво возник Буров, не иначе совершавший утреннюю пробежку. Он легко оттеснил Капустина, отодвинул в сторонку Гринберга и несокрушимо встал между ними и Эдиком:

– Нет, ребята, что-то вы тут не то затеваете. Зачем мальчонку топить?

Весь он был такой огромный и добрый, со скуластого крепкого лица его не сходило сочувственное выражение. Он вытянул у Эдика изо рта кляп. Несостоявшийся великомученик набрал полную грудь воздуха, собираясь говорить, говорить, говорить… но смог лишь невнятно захныкать.

– Ладно, сынок. Живи. – Тут Глеб навис над генеральским отпрыском всей своей мощью, и стало ясно, что он может быть грозен настолько же, насколько был сейчас добр. – Учти только… по второму разу я тебя от этих типов не смогу защитить. – Тут он кивнул на Гринберга с вазелином и вооружённого ножницами – Капустина. – Они в Анголе да Бирме такое выделывали, что тебе ни в каком фильме ужасов не покажут. Им человека убить – как тебе комара. Они и лидером сделают, и кастрируют, и утопят. Не ты первый, сынок…

С этими словами он легко оборвал верёвки, и Эдик, всхлипывая и сверкая тощими ягодицами, рванул прочь. На самом деле утащили его от лагеря не особенно далеко – надо думать, дорогу к своему вагончику найдёт без труда.

– Да… Вот уж верно сказано: битие определяет сознание… – Скудин проводил воспитанника задумчивым взглядом, потом повернулся к подчинённым:

– Что, макаренки, дадим кружок? В среднем темпе?.. Кстати, кто знает, что у нас сегодня на завтрак?