Аленький цветочек - Разумовский Феликс - Страница 80

– Из старателей, из старателей… – вздохнув, согласился незнакомец. Он, конечно, сразу понял, что Ксения раскусила его. – Не бойся, хозяйка. Не обижу. Давай-ка лучше я тебе помогу, сено поставлю, а то не бабское это дело… Можно, завтра начну? Устал нынче…

– Вы, небось, кушать хотите? Вот, молочка выпейте… корова у меня добрая, раздоенная… – Ксения взглянула на обтянутые скулы мужчины, на запавшие глаза, трепеща от жалости, вынула из котомки хлеб, поставила молоко… и отвернулась, чтобы он не заметил слез. – Кушайте на здоровье, – продолжала она, – поправляйтесь… А сено… оно что – сено. Лето хорошее стоит, один день погоды не сделает… Там, за ручьём, зимовье заброшенное, можете лечь, укрыться…

Незнакомца звали Георгием. Георгием Ивановичем Буровым. Целую неделю выхаживала его Ксения, omnaивала молоком с мёдом, настоем бадан-травы да взваром овсяным. Георгия без конца тошнило, одолевала страшная слабость, нутро отказываюсь принимать пищу. Но всё-таки оклемался, знать, не только с виду был крепок. Встал на ноги и ушёл в покос, и любо-дорого было посмотреть, как работал. Только ходили ходуном широченные плечи да с хрустом срезала литовка душистые сочные травы. И копны у него получались аккуратные, словно игрушки. Хорошее было сено, пахучее, не моченное летними дождями…

Георгий оказался мужиком рукастым, обязательным и злым до работы. Даром времени не тратя, быстро справился с покосом, сноровисто собрал копны и сметал три больших зарода. Ксения приносила еду, расстилала чистую утирку, краем глаза тайком наблюдала за Георгием… и впервые после гибели Ванечки от бесстыжих мыслей кружилась голова и тёплая волна подкатывала к сердцу.

Между тем познакомились как следует. Георгий оказался не просто так, – мужчина самостоятельный, с образованием, техник-геолог. И всё было у него в жизни хорошо… да вот раз подвернулся ему под руку очкарик один. Наглый, крикливый, в костюме габардиновом. К женщине приличной приставал… Георгий его в Москве-реке и выкупал. Бросил в воду, словно куль с дерьмом. Тот едва не потонул – с катера вытаскивали. Обиженная бабёшка, понятно, убежала, только её и видели. А очкарик оказался партийным, ажно из обкомовских секретарей. Так что Георгию на суде чего только ни пришили. И политику, и хулиганство, и покушение на представителя власти… Дали четвертак. Засадили в зону. Под Челябинском…

Три года отмотал он, как в песок. А дней за десять перед тем, как с Ксенией встретиться, довелось ему вкалывать на выездных работах в хозяйской бригаде. Хозяйская – это от слова «хозяин»: так в зоне называли начальника. В тот день приключилось странное… Со стороны Челябинска вдруг полыхнул свет, как будто разом зажглась тысяча солнц. Невидимый огонь дохнул Георгию в лицо, а чуть позже раздался чудовищный, ни с чем не сравнимый гул, будто сама земля раскололась… Потом вздыбилась почва, пошла волнами, и поднялась такая буря, что бревенчатые дома опрокидывались точно игрушечные. Вековые кедры выворачивало с корнем, а вода в реке поднялась стеной, в небо взметнулась выше крыш… Крики, стоны, убитые, раненые, страшная паника… Вот тут Георгий и подался в бега, воспользовавшись суматохой. В тайге бывший геолог не бедствовал, пищи хватало. Попадалась прошлогодняя брусника и клюква, кедровая падалка, рыбу ловил на личинки короедов и ел её с растертой берёстой, как когда-то в старину – первопроходцы Сибири. А спал и вовсе по-царски, в кедровых и сосновых лапах, на прогоревшем кострище – мягко, тепло, а уж душисто… И со вшами и прочей зэковской нечистью Георгий расправился в два счёта, однажды всю одежду положив в муравейник, – лучшей дезинфекции не придумать…

Одно плохо. Донимала его слабость и тошнота, лицо взялось коростой и исходною сукровицей. Но он упрямо брёл вперёд, силён и вынослив был как гуран, забайкальский дикий козёл. И вот – дошёл…

Слушала Ксения Георгия, смотрела в лицо, казавшееся, несмотря на свежие шрамы, таким красивым и добрым… и кружилась от счастья голова, так сладко и хорошо было ей. Замечтались, затуманилась… едва успела, заметив подъехавшего председателю, выбежать навстречу. Чтобы нос свой поганый куда не надо не сунул.

– Добрый день, Абрам Зиновьич! Али по делу?

– Ты, Берестова, не егози, я тебе говорю, не егози. Здесь вопросы я задаю. – Начальство пригладило волосёнки, соскочило с телеги и, вдруг увидев смётанные зароды, аж рот раскрыло:

– Вот за это я тебя люблю, Ксюха-попрыгуха, ишь ты, норму выполнила! По две палочки в день получишь. Так… Один зарод в колхоз оприходуем, другой махнём тебе на дрова, третий – твой кровный. Завтра зайдёшь в правление на расписку… – И председатель хитро сощурился:

– А может, посидим потом, самогоночки выпьем, на ощупь познакомимся, а? И что ты всё ломаешься, Ксюха-попрыгуха? Смотри, осерчаю, слезами умоешься. Я вот тебе норму загну…

От него шёл запах нестиранных порток и застарелого пота.

– Давай, давай, загинай! Кабы я те тогда женилку-то не загнула! – Рассердившись не на шутку, Ксения упёрла руки в бока и решительно пошла на председателя. – Я те не кто-нибудь! Я вдова солдата геройского, а не секретарша-потаскушка из правления твоего! Вот только тронь, самому Хрущёву напишу, грамотные, чай! Пугать меня вздумал, кобель мохнорылый! Я те загну!

Чудо как хороша была Ксения в этот миг.

– Тьфу, вздорная баба! Чёрт в юбке! Председатель боком запрыгнул на телегу, уже взявшись за вожжи, со злобой оглянулся.

– Ну и хрен с тобой, пропадай в одиночку. Только зайти в правление не забудь, расписаться надо!

Хлестнул по лошадёнке – и пропал в облаке пыли. Знать бы ему, что пропадать в одиночку Ксения не собиралась. В тот же день, решившись, сама обняла Георгия – и обрела наконец-таки своё женское счастье. Стали они жить в согласии, тайно видеться в зимовье каждый Божий день. Была и надежда: у Ксении имелся родственник в Иркутске, работал на мясокомбинате гуртовщиком, гонял из Монголии сарлыков. Человек он бывалый, ушлый, придумает, как быть и что делать. Не подведёт, чай. Подмажет кого надо, достанет Георгию документы… Глядишь – они обвенчаются, вырвутся из колхоза да и махнут в Иркутск… а там – ищи ветра в поле. Ещё будут они жить счастливо. До подруженьки-берёзы, что сажают у изголовья могилы…