Аленький цветочек - Разумовский Феликс - Страница 75

– Когда-нибудь, – буркнул Шихман, – и нас с нашим двадцатым да двадцать первым будут вспоминать как ископаемых. Помните, у Стругацких? Звездолётчиков двадцать какого-то века является выручать потомок из уже вовсе отдалённого будущего. Всё починил и говорит: «Преклоняюсь перед вашим мужеством, товарищи. На таких гробах летаете…»

Звягинцев этак по-профессорски постучал по столу черенком вилки.

– Говоря о субпространственных переходах, никак нельзя обойти вниманием культуру инков. У индейцев Южной Америки существует древнее предание о длинной, опасной дороге, ведущей в землю Богов… Согласно легенде, герои, лучшие воины, желающие присоединиться к своим Богам и получившие на это разрешение, через врата бессмертия уходили в прекрасную вечную жизнь… Пока не припёрлись конкистадоры и всё не опошлили.

Тем не менее, предание утверждает, будто верховному жрецу Араму Мару удалось бежать. Он добрался до священных врат и с помощью какого-то «Золотого ключа-семи лучей» раздвинул скалу. Разлилось голубое свечение, открылся длинный сверкающий туннель… Арам Мару передал священный ключ младшим жрецам, прошёл сквозь врата – и больше его никто никогда не виаел. Но настанет время, когда ключ семи лучей вновь распахнёт врата в иные миры, и тогда откроются города Богов из другого измерения, в том числе и Вечный город, что покоится в водах озера Титикака…

– Утонувший град Китеж, – кивнул Бубенчиков.

– Вот ужо откроются… – Шихман взглянул на свет через пустую бутылку, со второй попытки установил её под столом. – И вылезет оттуда такое… Как в фильме «Звёздные врата». Смотрел?

Язык уже плоховато слушался его, глаза закрывались – выпито было немало.

– А тоннели между мирами андские жрецы называли «пункучака». «Чака» – мост, порог, «пунку» – дверь, врата, – невозмутимо продолжал Звягинцев. Алкоголь с трудом его брал. – Соответственно, места, где открываются пункучаки, обозначали огромными каменными воротами. Их ещё называли «проёмами, откуда приходят Боги»…

– Однако, джентльмены, мне пора… – Бубенчиков сонно встрепенулся, поднялся с койки и протянул Звягинцеву крупную, корявую, давно и навсегда разбитую тяжёлой работой ладонь. – Приятно было познакомиться.

– Лёва, пока, – Изя тоже встал, и два профессора, покачиваясь, вышли из вагончика. В отличие от загадочного йети, в пространстве они перемещались с трудом. Лев Поликарпович провожал их взглядом, стоя на пороге. «Качество написанной диссертации следует для начала проверить на близких, – вспомнился ему древний афоризм. – Если во время чтения на родственников нападает здоровый, глубокий сон, значит, диссертация правильная…»

Шаги Бубенчикова и Шихмана затерялись и смолкли в отдалении. Лагерь на берегу озера замер в первобытной тишине, которая была здесь до прихода людей, которая обратила очень мало внимания на их мимолётную суету, и пребудет, храня свои вечные тайны, когда люди уйдут… Лев Поликарпович глубоко вдохнул свежий ночной воздух, посмотрел на медленную зарю, плывшую над северным горизонтом, на стеклянно-гладкое озеро, в котором неспешно растворялось и смешивалось фиолетовое, жёлтое, розовое… Может, когда-то на этом самом месте стоял его отец. Стоял, точно так же слушая тишину-…

Возвращаться в прокуренный вагончик совсем не хотелось, но комары в конце концов вынудили закрыть дверь.

– Чейз! Ко мне!..

Пёс не спеша поднял голову, оглянулся на хозяйку – звала, что ли? – и, ничего экстренного вокруг не заметив, вернулся к обнюхиванию влажного пятна на песке возле куста, «Вот засранец!»

– Ко мне!!!

Рита сделала резкий шаг назад и двумя руками изо всех сил дёрнула длинный прогулочный поводок. Приведя, как было сказано у классика, голову здоровенного кобеля в состояние некоторого трясения. Некоторого и весьма относительного. Ибо шея, на которой сидела эта голова, была толще Ритиной талии. Тем не менее, четвероногое наконец осознало, что ему дали команду. И, с явной неохотой отвлёкшись от завлекательного пятна, оставленного собратом, добродушно потрусило туда, – куда увлекал его поводок.

Когда Чейз приблизился, Рита показала ему лакомство – кусочек сухого корма, зажатый в правой руке. Выхватила из-под самого носа, убрала за спину и быстро переложила лакомство в левую, вынуждая пса обежать себя сзади.

– Сидеть!

Нечистопородный уселся. Эту команду он знал.

– Ай, умница! Ай, молодец! На. Заслужил. Чёрный нос ткнулся Рите в ладонь, и кусочек корма исчез.

– Хорошо! Гуляй, кобелина. Гуляй.

Слово «кобелина» в русском языке давно приобрело неодобрительно-сексуальный оттенок. Тем не менее, Рита полагала, что собачьего мужика ростом ровно семьдесят сантиметров, обладателя широченной груди и такой морды, что хоть в кино собаку Баскервилей играй, величать следовало не «пёсиком», подавно не «мальчиком» и даже не кобелём, а именно кобелиной.

Да, его звали Чейз. Как американского детективщика, чьи книги у нас пережили пик популярности лет десять назад, да и теперь это имя всё ещё на слуху. Смех смехом, но Рита уже представляла, как когда-нибудь у неё возьмёт интервью журналист, пишущий о современной литературе, и озаглавит газетную полосу: «У Осокиной на поводке – Чейз»!

Если же серьёзно – она почти решила снабдить свою постоянную героиню, Риту-книжную, собакой. Естественно, обретённой при сходных обстоятельствах. Рита вообще старалась «приставить к делу» любой эмоционально значимый эпизод, происходивший в реальной жизни с нею самой, – а день, когда она познакомилась с Чейзом, оказался на переживания необыкновенно богат. Причём (и это было, по Ритиному мнению, самое ценное!) люди, знакомые и малознакомые, в тот раз словно сговорились показать себя с самой лучшей стороны.

Действительно, не всё ж чернуха вокруг.

Когда Андрон Кузьмич – зачтёт ему это Бог! – спрятал пистолет назад в кобуру, как бы своей властью передавая ей во владение бесхозного пса, и она ухватила того за драный ошейник, чтобы скорее вести вон из мясного ларька, – уже возле самой двери её догнал продавец. «На, – сказал он, – вот, держи!» И неуклюже, словно стесняясь, сунул ей в руки большой кулёк с восхитительными обрубками говяжьих хрящей.