Вивекананда - Костюченко Владислав Сергеевич - Страница 13

Глава II. Человек и мир в философии Неоведанты

1. Загадка человека

Три мотива постоянно звучат в необычайно разнообразных тематически, использующих целую гамму художественно-выразительных средств, напоминающих, по словам Ромена Роллана (см. 89, 576), классические образцы полифонической музыки произведениях Вивекананды. Это — основные мотивы всей индийской философии нового времени. Мотив реформации — «универсальная религия», кладущая конец религиозным распрям, суевериям, фанатизму. Мотив просвещения — разум, наука, образование, подрывающие косные формы социального бытия. И, наконец, мотив возрождения — гуманистическая идея «свободного человека на свободной земле», человека, сбросившего груз принижающих его достоинство, сковывающих его развитие, отживших представлений. Столь характерная для индийского общества того времени, идущая от средневековья регламентация человеческой жизни осуждается Вивеканандой столь же решительно, как и его великим предшественником Рам Мохан Раем. «Деревья никогда не нарушают законов. Я никогда не видел корову, которая бы воровала. Устрица никогда не лжет, — иронически замечает он, — но все они не превосходят человека. Человеческая жизнь — это гигантское утверждение свободы, послушание же законам, если на нем настаивают слишком рьяно, превращает нас в простые объекты в обществе, политике или религии. Слишком большое количество законов — явный признак приближающейся смерти… Если вы обратите внимание на то, что характерно для Индии, вы обнаружите, что ни одна нация не обладает таким множеством законов, как индийцы, и это влечет за собой гибельные для этой нации последствия» (8, 5, 214–215). Вивекананда против слепого следования авторитетам, против принятия традиций только в силу их векового существования. «Позвольте человеку мыслить!.. — патетически восклицает он. — Вся слава человека в том, что это — мыслящее существо!» (8, 2, 334). И Вивекананда продолжает, что, если бы ему пришлось выбирать между человечеством, состоящим из мыслящих атеистов, и человечеством, слепо принимающим на веру традиционные религиозные представления, он предпочел бы первое (там же). Естественно, что такого рода заявления вызывали чрезвычайно резкую реакцию в ортодоксально-индуистских кругах (см. 97, 166).

Но Вивекананда не из тех, кого легко устрашить. В пику озлобленным представителям ортодоксии он вновь и вновь заявляет о необходимости свободного развития человеческих способностей и сил, причем не только умственных, но и физических (см. 89, XXV). И вот рождаются его знаменитые, облетевшие всю Индию афоризмы: «То, что нам необходимо, это — железные мышцы и стальные нервы» (там же, 123); «Небо ближе через футбол, чем через Гиту» (цит. по: 52, VII); «Гиту вы сможете понять легче, когда ваши мышцы станут сильнее» (89, 491).

Вполне в духе Рая Вивекананда высказывается за создание условий для свободного физического и умственного развития индийцев, считая глупыми и лицемерными категорические утверждения ортодоксов о пагубности материального комфорта. «Зелен виноград», — вспоминает он известную басню (см. 8, 4, 313). Вивекананде претят традиционные пессимистические и аскетические жизненные установки. Он отказывается считать «длинные лица» символом духовности (см. 8, 2, 334), а аскетическую «погоню за страданием» объявляет унизительной для человека (см. 8, 1, 409).

Но именно в данном пункте намечается и существенное различие между Вивеканандой и Раем. Вивекананда выступает не только против традиционных средневековых представлений о человеке, но и против перекочевавших в Индию в середине XIX в. и ставших весьма популярными в среде «англо-индийцев» западноевропейских (прежде всего английских) буржуазных концепций человека. В этой связи он подвергает резкой критике гедонизм и утилитаризм (рассматривая их как взаимосвязанные теоретические направления). И сама эта критика, и используемые Вивеканандой аргументы кладут начало своеобразной традиции в истории индийской философии нового и новейшего времени — в различных модификациях эта критика будет воспроизводиться впоследствии Тилаком, Ауробиндо Гхошем, Тагором, Ганди…

Прежде всего Вивекананда находит гедонистическую «погоню за удовольствием» столь же унизительной для достоинства человека, как и аскетическую «погоню за страданием»: «Нас секут, и, когда мы начинаем плакать, природа дает нам доллар; затем нас секут вновь, и, когда плач возобновляется, природа вручает нам немного имбирного лимонада, и мы вновь смеемся…» (там же, 410).

Превращение удовольствий в главную жизненную цель человека ведет, с точки зрения Вивекананды, в тупик. За цепью сменяющих друг друга наслаждений неизбежно следует пресыщение, затем поиски новых, более утонченных наслаждений, еще более резко выраженное пресыщение и т. д. Изобретаются «сверхоригинальные» способы «щекотания нервов», которые становятся модой, и люди, подобно стаду овец, идут за этой модной приманкой ко все новым разочарованиям. Эта критика (навеянная впечатлениями Вивекананды во время путешествий по странам Запада), несомненно, свидетельствует о наблюдательности мыслителя, уловившего в зародыше некоторые тенденции, в полной мере выявившиеся значительно позже, в XX в.

Сам же Вивекананда считает, что ни удовольствие, ни страдание не могут служить высшим принципом, определяющим поведение человека. Главное, с его точки зрения, — это процесс формирования человеческого характера, достижения человеком зрелости, умения выявить и использовать заложенные в нем возможности: «Наслаждение не есть высшая цель человека… Через некоторое время человек обнаруживает, что как удовольствие, так и страдание суть великие учителя и что он учится благодаря как добру, так и злу» (там же, 25).

Аналогичным образом ведется и критика утилитаризма. Когда люди делают своей высшей жизненной целью достижение пользы, то, в чем бы они ни усматривали эту пользу — в деньгах, славе, власти, — ненасытная жажда заставляет их вместо того, чтобы жить, лишь неустанно гнаться за неуловимым призраком счастья. Вивекананда иронически излагает кредо «рядовых утилитаристов» как убеждение в том, что «надо жить, чтобы есть, а не есть, чтобы жить» (там же, 30). Самый утонченный утилитаризм, с его точки зрения, подобен жизненной ориентации членов одной из мусульманских сект, высшей целью которых с детства является сооружение себе роскошной гробницы, что и достигается благополучным образом к концу жизни.

Утилитаризм, по мнению Вивекананды, не только ставит телегу впереди лошади, подчиняет жизненный процесс чему-то внешнему по отношению к нему или в лучшем случае имеющему служебное значение. Он пытается свести высшие проявления жизни к низшим, увидать за всеми, даже самыми благородными проявлениями человеческого духа — этическими идеалами, эстетическими ценностями, стремлением к истине — одну и ту же неизменную калькуляцию выгод и невыгод, трезвый и произаический расчет: «В наши дни всё привыкли измерять полезностью — тем, сколько фунтов, шиллингов и пенсов это принесет» (8, 2, 83).

Но, сводя мораль, искусство, философию к различным сферам действия «принципа полезности», утилитаристы не в силах, с точки зрения Вивекананды, удовлетворительно объяснить то, что относится к этим сферам. Так, утилитаристам не удалось обосновать провозглашаемый ими основной этический принцип («Наибольшее благо для наибольшего числа людей»): «Люди говорят ныне, что имеется утилитарная основа морали. Что это за основа? Обеспечение наибольшего счастья наибольшему числу людей. Почему я должен поступать так? Почему бы мне не обеспечить наибольшее несчастье наибольшему числу людей, если это полезно мне?» (8, 1, 181). Утилитаристы, представляя людей в качестве эгоистических, связанных лишь узами взаимной выгоды существ — «социальных атомов», лишают их, с точки зрения Вивекананды, именно того, что специфично для человека. Человек отличается от животного не способностью калькулировать выгоды, а способностью самопожертвования, наиболее ярко проявляющейся в «предельных» моральных ситуациях, когда не только о прямой, но и о косвенной выгоде для данного индивида — именно как индивида — не может быть и речи: «Человек тем более велик, чем более он способен к тому, чтобы принести себя в жертву ради других, в то время как в животном мире наиболее выделяется то животное, которое способно убить наибольшее число других животных» (8, 6, 152).