Белинский - Филатова Евгения Михайловна - Страница 9

Исключение отрицания из процесса общественного развития отразилось и на эстетической теории Белинского в этот период. Он выдвинул идею «объективного искусства», т. е. такого искусства, в котором «автор не вносит ничего своего — ни понятий, ни чувств» (3, 3, 11). Считая, что нельзя «требовать от искусства споспешествования общественным целям» (3, 3, 397), что «поэзия… сама себе цель» (3, 3, 431), критик отверг «всякое судопроизводство со стороны поэта» (3, 3, 442). Такая точка зрения привела Белинского к серьезным ошибкам в литературной критике. В этот период он осудил творения ранее так любимого им Шиллера «за абстрактный героизм, за прекраснодушную войну с действительностью» (3, 11, 385). Тогда же он выступил с резкой критикой стихотворений Полежаева за активное авторское отношение к изображаемому, утверждая, будто такое отношение — «смерть поэзии» (3, 3, 25). Белинский отрицательно отнесся к комедии «Горе от ума» за то, что Грибоедов в ней «не возвысился до спокойного и объективного созерцания жизни» (3, 3, 485). Однако это не помешало критику уже тогда отнести Грибоедова «к самым могучим проявлениям русского духа» (3, 3, 485).

В дальнейшем Белинский отказался и от отрицательных оценок этих литературных произведений, и от своей теории «объективного искусства».

Итак, период «примирения с действительностью», несмотря на ряд серьезных ошибок и заблуждений, был для Белинского периодом больших философских исканий и находок. Его мысль работала в том же направлении, что и передовая мысль других стран, откликаясь одновременно на специфические потребности русской действительности. Плеханов был глубоко прав, когда указывал на заслугу Белинского, отвергнувшего в этот период веру просветителей во всесилие человеческого разума, в «абстрактный идеал», оторванный от действительности, и вставшего на точку зрения развития, объективного хода вещей (см. 37, 4, 362, 457, 466). Нельзя, однако, согласиться с мнением Плеханова, будто для этого критику необходимо было примириться с действительностью, так как в те годы якобы еще не было объективных предпосылок для ее изменения. На самом деле такие предпосылки в виде глубоких экономических и социальных противоречий уже имели место, и «примирение» критика с существующим положением вещей не было правомерным. Друзья Белинского, осуждая его за «примирительные» настроения, были в общем правы, хотя они и не поняли, что эти настроения были лишь ошибочной формой его глубоких и верных по своему направлению теоретических исканий. Сам же Белинский, отрекшись вскоре от «примирительных» заблуждений, не перечеркнул своих достижений этих лет в области философии.

Глава III. Отказ от «примирения с действительностью» и развитие диалектики

В октябре 1839 г. Белинский переехал в Петербург и стал основным сотрудником журнала «Отечественные записки», издававшегося А. А. Краевским. Критик проработал в этом журнале до апреля 1846 г., превратив «Отечественные записки» в самый передовой орган русской печати.

В первое время сотрудничества в этом журнале Белинский опубликовал в нем статьи, в которых наиболее ярко выразились его «примирительные» настроения. Но вскоре начался новый этап в развитии его мировоззрения (1840–1845 гг.). Белинский осудил свои «примирительные» взгляды, оправдание самодержавия, отрицание революций, свои ошибочные литературные оценки. В письме к Боткину от 4 октября 1840 г. он прямо писал: «Проклинаю мое гнусное стремление к примирению с гнусною действительностию!» (3, 11, 556).

Чем же объяснить отказ Белинского от «примирительных» настроений? Главную роль тут сыграла сама действительность. Еще в период «примирения» критик неоднократно говорил, что его взгляды формируются под воздействием реальной жизни. Он писал Бакунину в октябре 1838 г.: «…никогда не буду предпочитать конечной логики своей своему бесконечному созерцанию, выводов своей конечной логики бесконечным явлениям действительности» (3, 11, 318). И еще: «…если моя мысль… стукается о факты — я велю ее мальчику выметать вместе с сором» (3, 11, 315). Вот «примирительные» взгляды Белинского и «стукнулись о факты», в особенности в Петербурге, где «гнусная действительность» николаевской эпохи проявляла себя наиболее ярко.

Но дело было не только в самой «гнусной действительности», ведь критик и до этого был знаком с ней достаточно хорошо. Главное влияние на него оказали наметившиеся изменения в общественной жизни страны. В 40-х годах противоречия крепостного хозяйства привели его к кризису. В результате несколько усилились крестьянские волнения. Вновь возродились и распространились среди передовых людей антикрепостнические идеи, казалось, придавленные разгромом движения декабристов. Конечно, и в 40-х годах деспотизм пытался давить все живое, но это ему теперь не всегда удавалось. Герцен говорит об этой эпохе: «…если фасад острога остался тот же, то внутри многое изменилось» (18, 17, 95). Правительство не могло уловить «открытую, огромную конспирацию, проникавшую в душу без присяги… В этой конспирации участвовало все, не только не сговариваясь, но и не подозревая того, — так наливаются в одно и то же время, под влиянием одной и той же атмосферы, не зависимые друг от друга почки, составляющие общий характер весны» (18, 17, 95–97).

Подъем общественного сознания особенно ярко дал себя знать в литературе. Для нее 40-е годы были замечательным десятилетием: вышли в свет «Мертвые души» Гоголя, «Герой нашего времени» и полные гражданского пафоса стихотворения Лермонтова, первые произведения Тургенева, Некрасова, Достоевского, Гончарова. В области русской философии эти годы были ознаменованы появлением работ Герцена «Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении природы». Эти сдвиги в общественном сознании нашли яркое отражение и во взглядах Белинского.

Сыграли тут свою роль и его страстные споры с Герценом и его друзьями, принявшие особенно резкую форму осенью 1839 г. и закончившиеся, как уже отмечалось, разрывом. Надо сказать, что эти споры имели положительное значение для обеих сторон: Белинскому они помогали освободиться от его «примирительных» настроений, а его противникам приняться за серьезное изучение Гегеля и понять детерминированный характер истории. В результате временный разрыв критика с Герценом был ликвидирован.

Герцен так описывает их встречу (вероятно, осенью 1840 г.), приведшую снова к их сближению: «Наша встреча сначала была холодна, неприятна, натянута, но ни Белинский, ни я — мы не были большие дипломаты, в продолжение ничтожного разговора я помянул статью о „бородинской годовщине“. Белинский вскочил с своего места и, вспыхнув в лице, пренаивно сказал мне:

— Ну, слава богу, договорились же, а то я с моим глупым нравом не знал, как начать… Ваша взяла; три-четыре месяца в Петербурге меня лучше убедили, чем все доводы. Забудемте этот вздор. Довольно вам сказать, что на днях я обедал у одного знакомого, там был инженерный офицер; хозяин спросил его, хочет ли он со мной познакомиться? „Это автор статьи о бородинской годовщине?“ — спросил его на ухо офицер. — „Да“. — „Нет, покорно благодарю“, — сухо ответил он. Я слышал все и не мог вытерпеть, — я горячо пожал руку офицеру и сказал ему: „Вы благородный человек, я вас уважаю…“ Чего же вам больше?

С этой минуты и до кончины Белинского мы шли с ним рука в руку» (18, 9, 27–28).

На этом новом этапе своего развития Белинский переходит на революционно-демократические позиции. Он готов на борьбу с той самой действительностью, с которой недавно «примирялся». «Не прятаться, а идти навстречу этой гнусной действительности буду я» (3, 11, 483). В этот период Белинский становится убежденным социалистом. Его демократические взгляды сливаются с идеями утопического социализма.

Тогда же происходят существенные изменения и в философских воззрениях Белинского. Отказавшись от «примирения с действительностью», критик пересматривает свое отношение к Гегелю. «Я давно уже подозревал, — пишет он 1 марта 1841 г. Боткину, — что философия Гегеля — только момент, хотя и великий, но что абсолютность ее результатов ни к […] не годится, что лучше умереть, чем помириться с ними» (3, 12, 22). Белинский видит, что, мирясь «с расейской действительностью», он отдавал дань консервативной системе Гегеля и поэтому, по его собственным словам, имеет «особенно важные причины злиться на него». Он осуждает Гегеля за то, что тот одобрял существовавшие в Германии реакционные порядки, оправдывая «палачей свободы и разума», возводил в идеал прусское правительство, в котором представлены «подлецы, тираны человечества» (см. 3, 12, 24).