На Красном дворе - Равита Францишек - Страница 8

— Путята — мастер говорить сказки!

Обе вошли в горницу, и Добромира только теперь увидела лицо Люды. Лицо девушки пылало от мороза, глаза горели живым огнем; точно какая-то мысль, запавшая в душу, отражалась в них и сверкала.

Это необыкновенное оживление молодой девушки не ушло от внимания Добромиры, но она притворилась, будто ничего не замечает.

— Чем же кончилась сказка? — спросила она.

— Как и всегда… Княжич женился на похищенной девушке.

— И то ладно, — заметила старуха, лаская Люду за подбородок. — Тебя мы не отдадим за кого-нибудь… ты стоишь любого княжича…

Люда была в том возрасте, когда ее девичье сердечко жаждало полюбить кого-нибудь, но никого не находило, кто бы пришелся ей по сердцу. Ее пылкое воображение создавало несуществующие идеалы, она предавалась сладким мечтам и убаюкивала себя, строя воздушные замки. Терем отца уже становился скучным ее сердцу, стремившемуся любить, и она заполняла его образами, создаваемыми ее фантазией. В ее ушах не переставали звучать рассказы о западных рыцарях, как и сказки о разных королевичах и заколдованных королевнах; мысль ее работала без устали, переделывая все по-своему и создавая нечто целое, к чему она стремилась душою и сердцем.

Прошло несколько дней после посиделок.

В морозную звездную ночь от дома тысяцкого, в Берестове, отъехало двое саней, в которых сидело по два человека.

Миновав Печерский монастырь, ехавшие свернули в Густой лес и по узкой крутой тропинке спустились к Подолу. Миновав Крещатицкий мост, кони помчались по ровной дороге, по глубокой долине между холмами — на которых возвышались стены Киева и виднелись купола церквей — и рекою Почайною. Не доезжая Подола, кони повернули на Боричев въезд; видно было, что путники направляются в Гору. Вероятно, они принадлежали к княжеским дружинникам или придворным, если смело ехали ночью в город, ворота которого уже были заперты и никого постороннего через них не пропускали.

Ночные стражники остановили ехавших у ворот и не хотели впускать, не опросив.

— Что за люди?

— От тысяцкого из Берестова.

Стражник недоверчиво посмотрел на ехавших.

— Почему на двух санях?

— Потому что так надо…

Это показалось подозрительным еще больше.

— Есть ли какой-нибудь знак от тысяцкого?

— Есть.

И путники показали знак. По-видимому, стражник удовлетворился этим, потому что исчез в оконце, через которое разговаривал, и вскоре послышался скрежет отодвигаемых засовов, и ворота, скрипя, отворились.

Не удивительно, что киевляне осторожничали и что стража бодрствовала дольше, чем в другое время. Несмотря на морозы, половцы перешли Днепр по льду и время от времени беспокоили жителей; поэтому киевляне боялись измены.

Путники, въехав в город, миновали княжий двор. Десятинную церковь и Бабий Торг; проехали через другие ворота и мост в Княжеском конце и выехали на Кожемяцкую дорогу. Через некоторое время сани остановились у ворот хором воеводы Коснячко.

В доме было спокойно и тихо, только изредка слышались женские отрывистые голоса. Старый воевода ходил по гриднице, как вдруг услышал стук в ворота. Он послал челядинца к оконцу спросить, кто там и что нужно?

Отрок через минуту вернулся.

— Гости к вашей милости из Берестова, — сказал он запыхавшись.

Позднее посещение гостей, по-видимому, не особенно понравилось воеводе, тем не менее он спокойно сказал:

— Отвори ворота.

Между тем сам распорядился зажечь в гриднице праздничные светильники и посветить гостям в сенях.

Едва воевода взглянул на входивших гостей и на их праздничные наряды, как догадался, кто они и зачем приехали. Это были сваты Вышаты, подружки правду сказали Люде, чтоб ждала их.

Впереди шел старик с большой седой бородою, в собольей шубе, которую получил в дар от Ярослава Мудрого, застегнутой у шеи металлическим крючком; из-под шубы мелькал голубой кафтан, подпоясанный богатым поясом. Это был старый Варяжко, друг воеводы, посадник белгородский, родственник Вышаты. За ним вошло еще несколько человек.

В гриднице они остановились посередине, сваты перекрестились на образа, каждый из них по очереди поклонился воеводе в пояс, и все вместе сказали:

— Бьем челом вам, воевода!

Воевода тоже поклонился.

— Прошу вас, гости дорогие, присесть к столу и не побрезговать хлебом-солью, — радушно сказал хозяин.

Гости снова поклонились, заняли указанные им места и, согласно обычаю, молчали, ждали, пока хозяин не спросит о причине их приезда.

Прошла минута общего молчания.

— Какая причина привела вас ко мне? — спросил хозяин.

Посадник встал и, поклонившись в пояс, промолвил:

— Ваня Вышата прислал нас просить руки твоей дочери Людомиры.

Воевода опустил голову на грудь и молчал.

— Наш малый, — продолжал посадник, — один что сокол в чистом поле, он бьет вам челом, воевода, и просит удостоить его чести. Ваша милость изволит знать, что он парень степенный; князь и дружина любят и уважают его, у него много скота, хорошая пасека и пшеница в закромах не выводится… Да и лицом Господь не обидел; ступает точно твой князь; взглянет — соболем одарит… Отдайте ему девицу и разутешьте сердце молодецкое… Пусть поженятся да и живут счастливо!

Воевода внимательно выслушал свата и, когда тот кончил и сел на место, спокойно сказал:

— Спасибо вам, дорогие гости и сваты, за оказанную мне честь… Я люблю и уважаю Вышату, но, вы знаете, моя дочь еще очень молода… Надо поговорить… подумать… посоветоваться… будьте ласковы, подождите…

— Зачем тебе держать девушку в тереме? — возразил Варяжко. — И для кого еще беречь ее русу косу и девичью красу?

Но воевода, похоже, избегал прямого ответа, а поэтому приглашал сватов побывать у него еще раз, дать ему время подумать и посоветоваться.

Но с кем ему нужно было советоваться и зачем?

Ведь он знал, что Люда не особенно жалует молодого тысяцкого. Но эта отсрочка была равносильна отказу и отправке сватов ни с чем.

— Уж будьте добры, не гневайтесь на хозяина и приезжайте ко мне, как гости, — сказал он при прощанье. — Я приму вас хлебом-солью, а теперь не могу отдать дочку… Молода… пусть подождет, — закончил он решительно.

В тереме и на вышке возник переполох: там тоже узнали о приезде сватов. Конечно, и Люда о том узнала.

Когда ей сказали о приезде сватов, она сделалась белою как полотно и, казалось, окаменела на месте. Многие девушки обрадовались бы сватовству Вышаты, но она не питала к нему никакого нежного чувства и даже была равнодушна.

После отъезда сватов воевода направился к дочери в горницу. Увидев его, девушка, по обыкновению, бросилась к нему на шею.

— Были сваты… — сказал старик, глядя с любовью на девушку, но, заметив слезы на ее глазах, ласково прибавил:

— Чего же ты, глупенькая?

Вместо ответа Люда сильнее прижалась к отцовской груди и сквозь слезы произнесла:

— Не люб мне, батя, Вышата, не пойду за него.

— Никто и не принуждает тебя, моя дочурка, — целуя ее в лоб, отвечал старик. — Не мне жить с твоим мужем, а тебе, и я сделаю, как ты пожелаешь…

Попрощавщись с дочерью, воевода ушел, а Люда, оставшись одна, никак не могла примириться с мыслью стать женою Вышаты. Никогда, ни за что!

И не мудрено! Молодую головку обуревали мечты о совсем другом счастье, чем то, которое мог обещать ей тысяцкий из Берестова.

Добромира тоже узнала о сватах, но когда она явилась раздеть девушку, то застала ее в слезах.

— Чего ты? — спросила она.

Девушка еще больше расплакалась. Старушка почувствовала к ней жалость.

— Успокойся, — сказала она, — отец не отдаст тебя Вышате… Не на то он лелеял и пестовал свою голубку, чтоб отдать ее коршуну… Хоть Вышата и добрый малый, только пусть поищет себе другую невесту… тебе найдется жених получше…

Не получив решительного ответа, сваты через несколько дней приехали снова; но теперь уже в последний раз: воевода отверг предложение тысяцкого.