На Красном дворе - Равита Францишек - Страница 28

Решительный и строгий тон короля не понравился Добрыне, но он покорился.

— Раз уж приказываешь, я должен исполнить… на то твоя воля.

Люда, заметив, что король пошел на рундук, спустилась поприветствовать его, но, увидев Добрыню, остановилась у окна королевской гридницы, обращенной окнами на рундук, и прислушалась к их разговору.

— Ты по собственной воле, — продолжал Добрыня, — отдал свое счастье в нечестивые руки, и эти руки не пожалеют тебя… Именно в них все твое счастье, а то и вся жизнь.

Болеслав слушал с видимым неудовольствием.

— Говори яснее… я шуток не люблю, говори правду и покажи того, кто, как ты говоришь, держит мое счастье и жизнь в своих руках, или я подумаю, что ты лжешь.

Добрыня не ожидал такого оборота. Теперь ему и мед показался горьким. Взглянув случайно в окно гридницы, он заметил стоящую там Люду, и у него блеснула мысль вывернуться из опасного положения. Протянув руку, которая дрожала от страха, он указал на молодую девушку:

— Милостивый король! Твое счастье в ее руках. Это колдунья.

Глаза всех обратились к окну. Люда, услыхав эти слова, сделалась белее полотна. Глаза ее заискрились гневом, но она, поняв, кто ее обвиняет, ни слова не ответила в свою защиту.

— Не мудрено, что голод на Руси, — прибавил колдун. — Ведь она весь урожай скрывает в себе. Прикажи ей распороть кожу под сердцем, и ты увидишь, что оно переполнено рожью и пшеницей.

Настало глухое молчание. Болеслав сидел, опустив голову, а Добрыня придумывал, что еще сказать.

— Эта блудница опутала тебя своими чарами, да и тебя ли только одного!

Эти слова задели Люду за живое. Она вышла на рундук и встала между королем и Добрыней. Ее лицо было бледно и дышало гневом и оскорбленным достоинством, на глазах блестели слезы.

— Послушай, Добрыня! — ласково отозвалась она, сдерживая гнев и слезы. — Так ли следует благодарить дочь старого воеводы за хлеб, который ты у него едал? Чем я провинилась перед тобой, за что ты так жестоко оскорбляешь меня? Я люблю его, — она кивнула на короля, — это правда. Неужели ты за это осмеливаешься оскорблять меня? Зачем говоришь, что весь урожай я держу под своим сердцем? Разве я не дитя того народа, который почти умирает с голоду?.. Могу ли я сделать это? Нет, ты не угадал, Добрыня, в моем сердце не зерна ржи и пшеницы, которые, как ты говоришь, я прячу от людей, а чистая любовь к нему.

Взволнованная и вся в слезах, она упала на колени перед королем.

— Милостивый король! — воскликнула она. — Я отдалась тебе потому, что ты приголубил меня и смиловался надо мною… в печальный для меня час. Вскрой же мое сердце и убедись, есть ли там что-нибудь другое, кроме любви к тебе, и бойся этого колдуна. Верно, он очень зол на тебя, если осмелился оклеветать меня в твоих глазах.

Болеслав поднял расплакавшуюся Люду.

— Успокойся, дитя мое!

Он наклонился и сказал ей потихоньку несколько слов; сенные девушки помогли ей встать и отвели в светлицу.

Как только Люда ушла, король обратился к Добрыне:

— Скажи мне, пожалуйста, Добрыня, вернется ли ко мне мое счастье, если я отошлю домой эту девушку.

Добрыня с недоверием посмотрел на короля, он боялся попасть впросак.

— Конечно, конечно, милостивый король! Дома ожидает тебя слава.

Болеслав сомнительно покачал головой.

— Но это не то, что я хотел спросить… Скажи мне, Добрынюшка, что меня ожидает, если я не отпущу от себя эту девушку?

— Сказать правду?

— Да, одну только правду.

— А ты не побоишься услышать ее, милостивый король? Ведь я говорю правду не от себя… я говорил ее и старому Ярославу; предсказал конец Вячеславу и предскажу тебе…

Он остановился на минуту, точно колеблясь. Все замолкли и напрягли слух и зрение, а Болеслав впился взглядом в Добрыню.

— Говори! — В его голосе слышались решительность и гнев.

Прижатый, как говорится, к стене, Добрыня уже не мог вывернуться. Подняв свои седые брови, он вперил свой взгляд в короля и долго смотрел на него.

— Если ты желаешь, все скажу… Знай же, что прежде чем новая луна заблестит на небе, ты умрешь!

Болеслав смерил его презрительным взглядом.

— Ну! Уж ты чересчур много знаешь, — ответил он, помолчав. — Теперь скажи мне, можешь ли ты угадать будущее каждого из присутствующих?

— Могу, Господь дал мне силу прорицательства.

Болеслав снова презрительно посмотрел на него.

— В таком случае, скажи мне, Добрынюшка, что тебя ожидает?

Старик, от неожиданности вздрогнул, но не потерял присутствия духа. Надо было спасаться любым способом.

— Знаю, милостивый король, — смело отвечал он.

— Говори.

— Ты прикажешь своим отрокам повесить меня, но этим не спасешь своей жизни.

Болеслав смотрел на неустрашимого Добрыню и качал головой.

— Теперь я вижу, что ты самый обыкновенный плут. Ты столько же знаешь о том, что случится со мною, сколько и о том, что случится с тобой… Ты не угадал, я вовсе не думаю повесить тебя, а только прикажу выгнать тебя за ворота и больше никогда не пускать на Красный двор… Но — берегись!..

Добрыня сделал попытку оправдаться.

— Милостивый король! — сказал он, кланяясь. — Я говорил людям правду и угадывал их будущее, но ради тебя готов ошибиться, потому что ты милостив.

— Ну, довольно глупостей, твоя ворожба кончилась. Берегись! Иначе ты впрямь угадаешь день, когда я велю тебя повесить, если ты еще хоть один раз осмелишься обмануть кого-нибудь своим колдовством.

Добрыне ничего не оставалось, как только уйти.

— Болех! Прикажи отрокам отворить ворота, — крикнул король, — и пусть его с Богом проваливает на все четыре стороны.

Добрыня, кланяясь, покинул рундук и без оглядки, быстрым шагом вышел в широко открытые ворота. Болеслав по дороге в гридницу сказал Болеху:

— Надо последить за этим стариком. Он, сдается мне, подослан кое-кем с великокняжеского двора. Пошли кого-нибудь узнать, куда он направится.

Добрыня ног под собой не чуял от радости, что посещение короля кончилось для него благополучно. Выйдя за ворота, он двинулся по дороге к Василеву, и не шел, а бежал, оглядываясь, нет ли погони. Но погони не было, только два королевских отрока стояли у калитки и подшучивали над Добрыней, над его дурацкой ворожбой.

Когда Добрыня оглянулся еще разок, ему вслед закричали:

— Эй, старик! Вернись испить королевского меду.

Но Добрыня молча убыстрил шаг.

— Ага! Удираешь во все лопатки…

— Ну, гоп! Гоп!

Добрыня притворялся, что не слышит, но бурчал про себя:

— Черт бы вас побрал с вашим медом, проклятые! Подождите, я вам наварю такого меду, от которого вы не опомнитесь.

Дойдя до леса, он исчез на узкой тропинке, ведшей в Берестово, к дому тысяцкого.

Уже было далеко за полночь, когда Добрыня ступил на двор Вышаты. Хозяин встретил его невесело. Он был бледен и печален. На его лице видны следы тревоги и борьбы с самим собою. Он в свою очередь заметил перемену и в Добрыне.

— Откуда ты, Добрыня? — спросил тысяцкий.

— С Красного двора.

Лицо Вышаты несколько оживилось.

— Ну, что там хорошего?

Добрыня сжал кулаки.

— Что?.. Медом угостил, — отвечал он зло.

Глаза Вышаты загорелись любопытством, еще раз вернулась надежда.

— Медом угостил, а потом, как пса, выгнал за ворота и осмеял, — продолжал Добрыня. — Нет, боярин, с ним надо покончить!.. Он сидит здесь на поругание всей Руси, ест наш хлеб, пьет наш мед и гладит по головке княжеских посадников.

Вышата слушал, опустив голову.

— Ну, что Люда? Осталась? — робко спросил он.

— Да, осталась; но придет и ее черед.

Ему стыдно было признаться в том, как он опозорился на Красном дворе.

Воцарилось продолжительное молчание.

— Я знал… даже был уверен, что так случится, — наконец отозвался Вышата. — Сердце человеческое сильнее твоих чар… Я знал, она не будет принадлежать мне.

Добрыня поднял голову и окинул гордым взглядом Вышату.