На Красном дворе - Равита Францишек - Страница 17

И Людомира осталась. Какая-то могучая сила привязывала ее к этому смуглому лицу и голубым глазам. Она любила короля и скучала по нему. Когда он был дома, искала его взглядом во дворе среди вооруженной дружины. А когда он уезжал, следила за ним глазами, пока его золоченый шлем не скрывался из виду, и, если он долго не возвращался, стояла у окна, смотрела и ждала… ждала с беспокойством каждый день. Зато, когда он возвращался, ей казалось, с ним возвращались спокойствие и счастье.

Прежде она больше тосковала по дому, а теперь привыкла к новому жилищу и тосковала только тогда, когда король долго не возвращался. Стоило ему появиться на пороге терема, она радостно кидалась к нему. В сердце девушки зарождалась любовь, она все росла и приковывала ее к королю. Люда была благодарна ему за доброту и ласки. Она чувствовала себя одинокой и все больше привязывалась к королю. Она любила его за любовь к ней.

Ей не было нужды скрывать это чувство ни перед собой, ни перед людьми; она любила и не считала это преступлением, любила, как может любить только молодая девушка. С каждым днем она все больше чувствовала, что эта любовь становится для нее потребностью. Поэтому изо дня в день откладывала свой отъезд с Красного двора в оставленный ею отцовский дом. Потом в конце концов этот отъезд стал совершенно невозможным… Теперь ей нечего было тужить по прежней жизни, она нашла новую, еще незнакомую ей жизнь — в сердце короля: расстаться с нею было чересчур тяжело, просто невозможно.

Через несколько недель своего пребывания на Красном дворе Людомира вспомнила о своей доброй старой мамушке Добромире и заскучала по ней.

Между тем мамка одиноко жила в опустевших хоромах Коснячко. Едва услышав, что воеводу увез на княжий двор Славоша, известный всем киевлянам разбойник и палач, все отроки и гридни со страха разбежались. Все еще шло кое-как, пока Люда жила дома, но вот и Люды не стало, она ушла и бесследно пропала.

Добромира, сидя в светелке Людомиры, по целым дням пряла пряжу и смотрела в оконце, не увидит ли дорогого лица своей Люды. Посередине двора, свернувшись кренделем, лежал верный пес; при каждом шорохе на улице он поднимал голову и прислушивался, уж не знакомый ли это голос, но, убедившись, что нет, клал голову между лапами и опять лежал неподвижно. Добромира и он охраняли дом и добро воеводы.

Однажды за два или за три часа до захода солнца кто-то робко постучался в калитку. Добромира не слыхала стука, услышал его пес, он поднял голову и зарычал. Вскоре он замолчал и, насторожив уши, повернул голову к воротам; затем встал, потянулся, тряхнул лохматой шерстью и медленно пошел к воротам. Подойдя к калитке и воткнув нос в щель, он понюхал воздух и завилял хвостом… Какое-то беспокойство овладело им: он отбегал от калитки, становился посреди двора и смотрел на окно, у которого сидела Добромира, как бы желая обратить ее внимание; потом опять вернулся к калитке, понюхал воздух, помахал хвостом и наконец завизжал.

Стук в калитку усилился. Услыхала ли старуха стук на этот раз или ее внимание было привлечено визгом собаки, но она встала, спустилась вниз и подошла к калитке.

— Кто там? — спросила она.

— Отворите! — отозвался чей-то женский голос. — Я пришла с весточкою…

Сердце старухи дрогнуло. С горячечной поспешностью она отодвинула засов и отперла калитку, в нее вошла незнакомая ей девушка.

— Люда прислала меня за вами, — сказала она.

— Люда… Люда… Да где же она?! — радостно воскликнула Добромира. — Бедное дитя!..

У девушки был несколько смущенный вид.

— Где Люда?.. Говори скорее.

— На Красном дворе…

Мамка сразу не поняла.

— Где, где? — переспросила она.

— Около Выдубичей… На Красном дворе… в обозе ляшского короля.

Добромира всплеснула руками от страха и удивления.

— Бедная Люда! — воскликнула она и вперила свои глаза в девушку, как бы спрашивая о подробностях, но девушка ответила другим восклицанием:

— О, она так счастлива, так счастлива!.. И только желает, чтобы вы были при ней.

— Счастлива?

— Да. Ее король так любит…

— Король? Какой король? Ляшский?

— Ну да, Болеслав…

Все это для Добромиры было загадкой: как Люда очутилась на Красном дворе, где ее увидел король, что это за счастье и любовь, о которых упомянула девушка! Однако сердце старухи преисполнилось радости, потому что ту, которую она вскормила своей грудью, полюбил король и она с ним счастлива.

— Посиди же, моя голубка, на рундучке, — обратилась она к девушке, — отдохни… Я только запру все двери, и мы пойдем…

Не прошло и получаса, как Добромира с девушкой уже были в дороге.

Все произошло так внезапно, что старуха даже забыла зайти к Брячиславовой и поделиться с нею известиями о Люде. Но ей хотелось поговорить, порасспросить!

Она знала, что Мстислав велел повесить воеводу, что Люда пошла искать тело отца, а нашла ли она его, об этом еще никто ей не сказал. По дороге девушка рассказывала ей чудеса о том счастье и роскоши, которыми окружена на Красном дворе ее питомица Люда.

— А Люда нашла ли отца-то? — спросила старуха.

— Да, нашла и похоронила его близ Аскольдовой могилы.

Она рассказала и о том, каким образом Люда отыскала его и как попала на Красный двор.

Солнце уже зашло, когда обе женщины выходили из лесу и перед ними замелькали постройки двора.

— Вот и Красный двор, — заметила девушка.

Добромира глубоко вздохнула.

— Замучилась я, — отвечала старуха.

— Отдохнете у Люды… Она, наверное, нас высматривает с нетерпением.

Старою мамкою овладели приятные чувства.

— Какое доброе да ласковое дитя! — сказала она как бы про себя.

Наконец они пришли на Красный двор.

V. Пир на княжьем дворе

Пировальная гридница на княжьем дворе могла вместить несколько сот человек. К ней с обеих концов примыкали две другие поменьше. Посередине залы стояли в два ряда колонны, подпиравшие потолок. Княжеская гридница служила исключительно для пиров и приемов, для жилья имелся второй этаж. В данное время княжий двор занимал Изяслав. Обычно здесь князья жили только осенью и зимой, а весной и летом уезжали в свои летние терема, которых в окрестностях Киева было немало: Красный двор, Красница, двор на Берестове, Олегов двор на могиле Аскольда и терем Ольги над Днепром, неподалеку от деревянной церкви Святого Андрея. При настоящих обстоятельствах Изяслав вынужден был жить в городе, именно на княжьем дворе. Кто жил на княжьем дворе, тот и княжил в Киеве. Это вошло в обычай, в поговорку, слагавшуюся сто лет. В нем жила Ольга, Святослав, Владимир и Ярослав. Собственно говоря, этой традиции Изяслав не придавал особенного значения и не она привязывала его к княжьему двору: ввиду сложившихся обстоятельств это место было для него самым удобным, так как он мог свободно следить за всем, что предпринимали киевляне — чтобы они, не дай Бог, не пригласили на великокняжеский стол Святослава или Всеслава. Поэтому вполне понятно, что он предпочел княжий двор всем пригородным теремам.

В большой гриднице во всю ее длину, как равно и в примыкавших к ней комнатах, были поставлены длинные столы. В большой зале, предназначавшейся для князей, стол покрыли полотенцами, расшитыми цветными нитками; там и сям разбросаны были петухи, лебеди, фантастические грифы. Полотенца заканчивались широкой каймой, украшенной цветами и арабесками, сделанными крестиком. В обеих смежных горницах дубовые столы ничем не покрывались; их гладкая поверхность только по углам была украшена грубой резьбой, по-видимому, местных мастеров.

Сервировка княжеского стола была замечательно богата и обнаруживала византийскую роскошь, к которой богатые соседи приучили русских князей. По краям стола с равными промежутками были расставлены серебряные тарелки; рядом с каждой положена круглая серебряная ложка и нож, оправленный оленьим рогом. Середину стола занимали серебряные и золотые блюда различной, бросающейся в глаза величины. Одни были узкие, длинные и плоские, с длинными серебряными ушками; другие — поменьше, овальные, а некоторые из них совсем круглые. Каждое из этих блюд имело особое назначение: первое называлось бараньим, второе — лебяжьим, третье — куриным, потому что на первом помещался целый зажаренный баран, на втором — лебедь, а на третьем — куры или дичь. Таких блюд было бесконечное множество. Между ними стояли отличающиеся разнообразием форм чаши, рога и кубки с резными ручками — в виде змеиной головы, головы медведя или клюва совы.