На Красном дворе - Равита Францишек - Страница 11

Князь усмехнулся.

— Видишь, король, как он любит: полгода не прошло, как он прогнал меня, а сегодня просит вернуться. Он выгнал меня, потому что ему казалось, будто Всеслав его защитит, а когда Всеслав бежал, кланяется и просит прощения…

— И ты должен простить. Не забывай, что у тебя бояр и дружины очень мало, а людей — сила. Людей надо беречь, потому что в них-то и наша сила.

Изяслав задумался и молчал.

— Не могу же я простить их, — сказал он. — Если я прощу их, то они решат, будто я боюсь, тогда мне покоя не видать.

— А если отомстишь, — перебил король, — то наживешь врагов, и хотя легче будет покорить их, но они затеют заговоры и будут ждать удобного случая, чтобы тебе отомстить. Натуры народа не изменишь, а сам никогда не найдешь покоя… Я не боялся бы народа, потому что он жаждет правды и справедливости: его можно успокоить и из врага сделать другом, но боялся бы этих бородачей из дружины и тех, которые ходят в сафьяновых сапожках и золотом шитых кафтанах. Этим гордецам никогда глотки не заткнешь, они считают себя силою, требуют делиться с ними властью и забывают о том, что сила и власть даны для того, чтобы защищать слабых и безоружных.

Речь эту Изяслав понял по-своему: ему показалось, что Болеслав подстрекает его наказать сильных бояр, которые возмутили против него народ и лишили его княжества. Он спокойно обдумывал свое положение и наконец сказал:

— Во всяком случае, для примера я должен наказать хотя бы несколько человек из самых буйных.

Послов опять позвали в шатер.

Изяслав мрачно посмотрел на пришедших и, указывая рукою на короля, произнес:

— Я советовался с моим свояком и другом: он жалеет вас.

Послы поклонились Болеславу.

— Я прощаю вас, — грозно продолжал он, — но виновных я должен наказать.

— Воля твоя, милостивый княже, — отвечал Варяжко, — но будь уж отцом родным и для виновных, которые от скудоумия осмелились возвысить голос и поднять руку на твою княжескую особу…

Покорность послов произвела приятное впечатление.

— Всех прощу, кроме самых буйных, но не войду в город, пока виновные не будут наказаны; иначе ни вы, ни я не будем спокойны… Пусть в тюрьмах и монастырях оканчивают свой век, как Судислав, тогда дети их и внуки научатся почитать князей… Я не стану сам наказывать, чтобы вы не подумали, что я желаю мести, а не справедливости. Пусть едет в Киев мой сын Мстислав, он исполнит поручение, и тогда я вернусь к вам с дружиною.

Послы поклонились в знак согласия.

— Однако, княже, наказывай так, чтобы наш народ благословлял тебя, а не проклинал. Мы согласны на то, чтобы Мстислав явился в Киев и наказал виновных, но пусть пощадит невинных, если уж не хочешь быть милостивым для всех; волю твою мы объявим киевлянам. Но в то же время просим исполнить еще одно наше желание: отпусти дружину ляхов домой.

— На это я никак не могу согласиться, — отвечал Изяслав. — Многим обязан я был королю польскому. Во время моего скитания вдали от дома он был мне другом и советчиком и со своею дружиною помогал вернуть мой удел — отобрал его у врагов. Он мой гость в моей отчине, и если он разделял мои заботы и печали, то пусть разделит и мою радость.

— Милостивый княже, — осмелился возразить Варяжко, — зачем тебе вводить ляшскую дружину в город? Ведь народ не успокоится, пока будет находиться под страхом.

— А нужно, чтобы успокоился. Благодаря мудрым распоряжениям короля ляшская дружина не сделает вам ничего худого. Однако пусть киевляне видят и знают, что у меня есть друзья, всегда готовые защитить.

Послы легко поняли опасения Изяслава и поэтому больше не упоминали о ляхах. Волею или неволею приходилось согласиться принять их в стенах своего города.

Было решено, что Мстислав поедет с небольшим отрядом дружинников в Киев и учинит там суд и расправу над виновными, заставившими князя бежать, а потом даст знать отцу, что киевляне успокоились и готовы открыть перед ним ворота.

Послы возвращались с невеселою вестью: приходилось впустить нелюбимого князя не только в город, как волка в овчарню, но и принять его со всеми почестями. По дороге они грустно беседовали между собою.

— И зачем он ведет Болеслава?.. Чтобы кормить наших врагов нашим же хлебом?..

— Да, это не какой-нибудь король! Предстоит новая потеха… и князь не даром ведет за собою ляшскую дружину…

— Но, конечно, не для того, чтобы они обижали нас, — заметил Варяжко. — Король не обижает людей у себя и здесь не будет. Только не его нам надо бояться, а этого рыжего бородача…

— Не говори так, посадник! Если от его могучей руки дрожат немцы, то и нам не поздоровится от нее.

— Немцы — особь статья, а мы — особь… Мы такие же поляне, как и они… Слышал, что говорил король о народе, а этот заячий хвост только усами шевелил…

На следующее утро, после отъезда послов, Мстислав собрался в Киев. Перед отъездом Изяслав позвал его к себе и сказал:

— Ты, сынок, не очень обращай внимание на то, что говорит Болеслав… Не ему княжить на Руси, а нам с тобою. Следует наказать всех виновных, до последнего… не жалей даже и этого старого пса Коснячко. Пусть помнит, нельзя служить в одно и то же время князю и народу… Этого человека ты должен укоротить прежде других, потому как, пока жив Коснячко, ни я, ни ты в Киеве долго не засидимся.

С этими советами Изяслав отправил своего сына в Киев, и киевляне широко распахнули перед ним городские ворота.

Прежде всего Мстислав приказал дружине занять ворота Золотые, Ляшские и Кожемякские, затем потребовал от киевлян сложить оружие. Этому последнему требованию народ легко подчинился, так как вернувшиеся послы объявили о таком решении на вече.

Покончив со сдачей оружия, Мстислав принялся за кровавую расправу: никто из киевлян, имевших положение или богатство, не избегнул его рук. Наказывал и правых и виноватых. Если это был боярин, Мстислав казнил его из опасения нажить врага; если же это был богач, казнил, чтобы его имуществом пополнить истощившуюся княжескую казну. Такова была его справедливость.

Настал наконец черед и воеводы Коснячко. Старик спокойно ожидал очереди. В его хоромах царила такая зловещая тишина, какая обыкновенно бывает перед бурей.

Однажды утром Людомира сидела подле отца на вышке и разговаривала с ним потихоньку, как бы предчувствуя что-то ужасное.

— Ах, тятя! — сказала она. — Чем все это кончится?..

— Одному Богу известно! — отвечал старик.

Девушка тревожно прижалась к груди отца.

— Теперь в городе как на поле брани, — говорила Люда. — Куда ни посмотришь, везде трупы… Откуда бы ни слышался какой-нибудь голос, это непременно плач родных, стон недобитых и умирающих… Вороны летают стаями, каркают…

— Видно, Господь послал нам это несчастье за наши прегрешения. Его надо молить, чтобы сменил гнев на милость, дитятко мое!

В эту же минуту послышался голос человека, кричавшего в оконце у ворот:

— Отоприте ворота! Посол от князя Мстислава!

Отрок, стоявший у окна, доложил о том воеводе. Старик спокойно поцеловал дочь в голову, покоившуюся на его груди, и сказал отроку:

— Отопри ворота и проси послов в гридницу.

Люда обняла отца за шею, в глазах ее была мольба:

— Не ходи, тятя, не ходи… Этот посол предвещает нам несчастье.

Воевода погладил девушку по щеке.

— Успокойся, моя ласточка! Худшего несчастья, чем позор, я не дождусь.

И он спокойно спустился вниз. В ворота въезжал вооруженный отряд из десятка дружинников Мстислава; Коснячко взглянул на них с рундука и тотчас догадался, какие это были послы.

Один из них подошел к воеводе и дерзко сказал:

— Князь прислал меня за тобою, он просит тебя пожаловать на княжеский двор.

В это время в окошечко выглянула Добромира и, всплеснув от ужаса руками, громко крикнула:

— Славоша!

Голос ее звучал такою тревогою и почти отчаянием, точно это имя предвещало несчастье.

Она поспешно сбежала вниз.

Воевода окинул проницательным взглядом весь отряд; дружинники в свою очередь смотрели на воеводу вызывающе.