Кирюша из Севастополя - Юнга Евгений - Страница 20

— Вот моя хата, — промолвил рулевой, поведя пальцем в сторону крайнего домика на вершине ближнего холма. — На подходе с моря удобнее всего по ней определяться. Хорошее место, верно, Кирюша? Дед рыбалил тут с малолетства до смерти, а батька считался первым шкипером на всю бухту, пока перед прошлой войной с немцами не попал служить в Севастополь на эскадренный миноносец «Керчь». Был минером. Сам, своими руками потопил эскадру в тысяча девятьсот восемнадцатом году, в июне месяце, на внешнем рейде, чтобы не достались корабли вражьей силе… Забежал батька домой, подсел к столу, уперся лбом в край и долго-долго молчал, а мамаша возле него стояла и все гладила по голове. Утешала. Плакал батька. Это он корабли жалел. Потом поднялся, потянул меня до себя и сказал:

— Нема наших красавцев, Игнатушка! Лежат в бухте. Ох, и сквитаемся же мы за них с гадами, а что не успеем, то завещаю тебе, внукам и правнукам всего нашего моряцкого роду.

Попрощался и не бывал с того разу… На третьи сутки шаланда из Туапсе пригребла, и люди с нее передали, что открыл кингстоны[14] эскадренный миноносец «Керчь» и лег в морскую могилу на траверзе Кадошского маяка, а команда на берег высадилась. С тех пор сгинул батька. Должно быть, погиб в гражданскую на сухопутье… А мне, когда кончил рыбалить и в Черноморский флот был зачислен на эпроновский спасатель «Кубанец», досталось искать по бухте и вытаскивать потопленные корабли. Трех со дна вытянул: «Лейтенанта Шестакова», «Калиакрию» и «Фидониси». Вспомнил в те дни про батькино завещание, подумал, что ошибся старина. В самом деле: мирная жизнь цвела… Скажу, как батька: «Ох, и сквитаемся с гадами и за прошедшее и за теперешнее!» Ну, ладно, насмотрелся на дом родной, — с неожиданным спокойствием произнес он. — Будем спускаться, Кирилл Трофимыч, прямым курсом до кладбища.

— А где оно? — спросил Кирюша, но, прежде чем Кеба успел показать, заметил под горкой торчащие вкривь и вкось шеренги могильных крестов. За ними чернела узкая расщелина оврага. — Вижу, вижу!.. На пузе съезжать или на коленках?

— Как легче, только не вставай до самого низу, — предупредил рулевой и с ловкостью ящерицы заскользил на животе с горки.

Кирюша не отставал.

Друг за другом они проползли меж могилами к оврагу и, спрыгнув на дно его, поднялись на ноги.

— С этим ползаньем и ватных брюк нехватит, — сокрушенно сказал Кеба, очищая запачканные землей колени. — А еще сколько ползти до наших! Прошли от силы двадцать пять километров, а до Солнцедара еще вдвое. Видал, откуда облака из-за гор на том берегу сыплются? Мархотский перевал. Как его оседлаем, нехай фрицы попробуют словить нас! Там и передышку сделаем у деда Ветродуя, если уцелел старик.

— Какой Ветродуй? — заинтересовался Кирюша.

— Сам увидишь. Замечательный дед. Почти тридцать лет на перевале вахту несет. До войны кораблям погоду предсказывал. Все моряки уважают его. И сейчас не без пользы. После расскажу, а пока что раскупоривай свой Эн-Зе.

Маленький моторист вынул из рюкзака сухари и консервы.

Кеба тотчас напустился на них, приговаривая:

— С таким аппетитом нигде не пропадешь…

Когда с едой было покончено, Кирюша положил рюкзак под голову и с наслаждением вытянулся на земле. Его клонило ко сну.

— Полежу маленько, пусть ноги отдохнут, — дипломатично пояснил он.

Кеба понял.

— Желаешь, секрет сообщу? — хитро предложил он. — Как зажмуришься, так ноги в два раза быстрее отдыхают.

— И чего ты выдумываешь! — недовольно отозвался Кирюша, но ответа не расслышал, ибо в ту же секунду погрузился в сон и опять очутился на дороге, по которой шел весь день. Дорога попрежнему была безлюдной. Один за другим бежали по сторонам вдоль нее телефонные столбы, постепенно окутываясь пылью и заволакиваясь туманом.

Сквозь унылое гуденье проводов слышался шепчущий голос Кебы:

— Кирюшка!.. Вот разоспался! На вахту опоздаешь.

Маленький моторист насилу очнулся.

Было темно и холодно. Высоко над головой искрилось звездное небо, похожее на извилистый ручей, усыпанный блестками: то изломанные стены балки ограничивали видимость своими краями.

Рулевой склонился над подростком:

— Вот что. Пока ты спал, знаешь, что я надумал? Смотаюсь-ка до хаты, может увижу своих. Ведь рядом… Заодно харчей разживусь.

— Ой, Кеба, нарвешься на фрицев!

— Так я без представления им… Учую неладное, всем бортом на сто восемьдесят развернусь. Не сомневайся. Но, в случае чего, бери левее Станички, обогни город, выгребай за Мефодиевку до цементных карьеров, а там — на перевал до Ветродуя. Его Степаном Петровичем зовут. Понял? Дай-ка гранату. В два счета обернусь.

Не успел Кирюша сообразить, что произошло, как рулевой выбрался из балки и растаял в ночной мгле.

Ошибка Игната Кебы

Миновал по крайней мере час, но Кеба не возвращался.

Кирюша терялся в догадках. Столько всяческих опасений породило в нем отсутствие спутника, сколько он не испытал за все время, с момента аварии шлюпки и до тех пор, когда остался в одиночестве на дне этой кладбищенской балки.

Томила тишина, хотя именно по ней следовало предполагать, что с Кебой ничего не стряслось. Из слободки не долетало ни малейшего звука, будто она ничем не отличалась от кладбища на краю балки. Все вокруг вымерло. Куда ни вглядывался маленький моторист, повсюду простиралась таинственная мгла.

Он чувствовал себя покинутым. В голову лезли мрачные мысли. Все представлялось беспросветным. Сдавалось, что Кеба или ушел навсегда, или ищет и не может найти его. Кирюшу так и подмывало подать голос, чтобы услышать в ответ хриплый, рассерженный его неосторожностью басок рулевого.

Безжизненные шорохи боры скрывали приближение Кебы вплоть до того мгновения, пока над ухом Кирюши не раздался отчетливый шопот:

— Вахтишь, орленок? В порядке.

Высокий силуэт рулевого выдвинулся из темноты.

— На-ка, наверни…

Кеба сунул в руку Кирюши еще теплую лепешку и, присев на корточки, наспех пересказал новости:

— Дополз без происшествий. Ни людей, ни собак, ни румын с немцами. Сени на щеколде. Снаружи за ремешок потягнешь, отодвигается. Понятно: есть кто-то из наших. Прислонился к двери и слышу: жинка с мамашей беседуют. Пытаю тишком: «Чи можно до вас, добрые люди?» Они молчат. Тогда я признался. Обе как до меня кинутся! Повисли на плечах и плачут. Подаю команду, чтобы успокоились, — не подчиняются. Едва навел порядок. Гранату кладу возле порога и опять до них: «Рассказывайте, как при немцах дышите?» А жинка сквозь слезы: «Только что дышим, Игнат Семеныч, а жизни нема…» Слушаю и думаю: ладно, что немцы под постой хату не опоганили. В школе расселились на нижнем этаже и на берегу, в блиндажах у рыбзавода. Фрицево начальство квартирует у слободского старосты. Объявилась продажная душа. Сволочью был, когда шхуну имел, сволочью и остался, хотя прикидывался, что не в обиде на советскую жизнь. Вот бы попался! Семенчук по фамилии. Насчет школы придется известить артиллеристов. Нехай прицелятся поточнее, немало фрицев накроют… А Вовка мой у партизан прячется… Топаем, Кирилл Трофимыч, до хаты. Мои обещали снабдить на дорогу. Пекут лепешки, кипятку согреют… Вира за мной! В полночь фрицы каждую хату проверяют. Нужно до их обхода выбраться.

— Идем прямиком, Кеба!

— А ты не трусь. Два часа в запасе, да еще с гаком.

— Я не трушу, — резко ответил Кирюша. — Сам меня отговаривал итти с Федором Артемовичем, а как только дом увидал, про все забыл.

Такая горькая укоризна прозвучала в словах Кирюши, что рулевой оторопел.

— За кого принимаешь, Кирилл Трофимыч? Что я — бесчувственный чи не имею сердца? Разве тебя не тянет до родной мамаши? А у меня, сверх того, и сын и жинка. И не в Севастополе, совсем рядом.

— Итти надо! — упрямо настаивал маленький моторист. — Сам же хотел скорее в дивизион попасть, а валандаешься из-за лепешек… Навестил — и хватит.