Время серебра - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 15

Проходя по замку своей памяти, Берт нечасто открывал двери и заглядывал в кладовые — он проста касался рукой стен, и, едва дождавшись отклика, шел дальше, но вигилия есть вигилия — сегодня все надлежит проделать наиболее тщательным образом. Бери распахивал двери и входил в комнаты, примечая малейший даже непорядок — так разве же он мог упустить из виду исковерканное окно? Он потянулся к раме, чтобы хоть как-то поправить ее, но свинцовый переплет витража разломился у него в руках, стеклянный эльф, обретя свободу, осыпался цветными осколками к его ногам, и в лицо ошеломленного Берта ударил влажный тугой холодный ветер.

Двери были для Берта заботой, хотя и не повседневной, но все же привычной — а вот окон в замке своей памяти он прежде не отворял никогда.

За окном оказался отчего-то не замковый двор, а лес, совершенно Берту незнакомый. Он готов был поклясться, что никогда не стоял под этими деревьями, не видел этой поляны, освещенной пламенем костра, возле которого сидели несколько мужчин и хрупкая светловолосая девушка!

И все же нечто знакомое в этом насквозь чужом лесу Берту углядеть удалось. Золотой в отблесках пламени профиль Эдмонда Доаделлина был таким же чеканно четким, как и на старой монете. Почему я вижу его во время моей вигилии, растерянно удивился Берт — но тут юноша, сидевший к нему спиной, потянулся, чтобы подбросить хворосту в костер, и Берт закричал, не в силах сдержаться, потому что на руке протянутой к пламени, ответным огнем полыхнул перстень, тот самый перстень, что Бет надела при обручении на руку Джея де Ридо!

Словно в ответ на его мучительный крик, с дерева сорвалась сова, сделала круг над поляной и улетела прочь, в темноту, подальше от слепящего пламени. Джей обернулся.

Это и в самом деле был он — взгляд ореховых глаз был таким же ясным и быстрым, как и при жизни.

— Берт, — приветливо усмехнулся Джей, — да что с тобой такое? Судя по твоей траурной физиономии, можно подумать, что у вас в доме готовится не посвящение в рыцари и венчание, а похороны.

Откуда… о господи всеблагий, откуда Джей знает?!

— Нетрудно догадаться, мальчик. Ты ведь не эльф и не святой, — улыбнулся Берту король Эдмонд. — Другого пути, кроме как через вигилию перед посвящением, тебе сюда не отыскать.

— И вдобавок в твоем лице столько напрасной вины, что догадаться, кто с кем венчается, и того легче, — примолвил Джей.

Напрасной?

— Это неправильно — так мучить себя, — тихо сказала девушка со светлыми волосами.

Она сняла с руки кольцо и протянула его Берту — простенькое совсем колечко, тоненькое, серебряное, изношенное настолько, что глубокие первоначально насечки теперь едва угадывались на нем… Берт видел такие кольца в деревнях возле Эйнсли, и не раз: венчальные кольца, бережно хранимые и передаваемые из поколения в поколение… еще ведь и не скажешь сразу, что старше — фамильные перстни вельмож или эти тонкие, как росчерк пера на пергаменте, серебряные ободочки.

— Отдай ему, — попросила девушка, и Берт окаменел, потому что понял с убийственной, не оставляющей места для сомнений уверенностью, кто такой этот самый «он» и кто эта девушка…

— И ей. — Джей тоже снял с руки кольцо — не то, что надела ему Бет, а другое, массивное золотое кольцо с изумрудом, выигранное им еще до войны в трехдневном турнире певцов в Троанне.

Эдмонд Доаделлин метнул короткий взгляд на замершее в безмолвном крике лицо Берта и чуть приметно улыбнулся.

— Отдай им эти кольца, — сказал король. — Пускай ими и венчаются. Это благословение и оберег… и залог, — добавил он совсем тихо, но Берт его все же расслышал.

— Залог чего? — осмелился спросить Берт, но ответа не получил. Взамен Эдмонд улыбнулся ему еще раз, теперь уже не тая улыбки, и расстегнул пояс.

— А это тебе к завтрашнему посвящению, — молвил король. — За ту вигилию, которую ты держал сегодня.

У Берта окончательно отнялся язык. Надеть при посвящении в рыцари пояс Эдмонда Доаделлина! Голова у Берта кружилась, перед глазами все так и плыло. Он хотел поблагодарить — и не мог, хотел преклонить колени — но от этого простого движения внезапная резкая боль полоснула раненое бедро с равнодушной жестокостью, да так, что в глазах потемнело. Берт сдавленно вскрикнул и рухнул ничком на холодный каменный пол часовни.

Когда он вновь смог подняться, упрямо кусая губы и отчаянно смигивая навернувшиеся слезы, на полу перед ним лежали два кольца — тонкий серебряный ободок и тяжелый золотой перстень с изумрудом — и широкий кожаный пояс.

Под утро Лэннион — что греха таить! — вовсю клевал носом. Вторые сутки подряд без сна… не в его лета сохранять нерушимую бодрость после тревожного дня и заполненной хлопотами ночи. Одри с трудом подавлял зевоту. Впрочем, и остальные обитатели Эйнсли выглядели не лучше. На всех лицах явственно читались следы утомления, будь то лорд Джон с его помятой физиономией… правда, вот как раз лорд Джон и не в счет, он всегда так выглядит… и леди Элис — а уж тут ошибиться невозможно, сразу видать, она и глаз не сомкнула минувшей ночью! — и спокойно-грустная Бет, и бледный после вигилии Роберт, напряженный, подтянутый, с аккуратно расчесанными волосами, еще чуть влажными после обязательного для будущего рыцаря омовения, и даже Джеральд с жемчужно-лиловой каймой усталости вдоль ресниц… хотя как раз новиций и его восприемник держатся лучше всех. Роберт хромал куда сильнее обычного — наверняка ведь посамовольничал, упрямец проклятый, и отстоял всю ночь на коленях на холодном камне, хоть и король, и исповедник ему не велели! — но и в чертах его лица, и в гибком теле звенела готовность натянутой струны. А Джеральд, тот и вовсе ухитрился переплавить злую усталость в веселую ярость — не ту, что сплетала его пальцы или заставляла гнать коня сумасшедшим галопом, другую, легкую и почти беззаботную, как солнечный блеск на клинке. Это выражение Одри видывал на лице Джеральда не так уж и редко, и отлично знал, что оно означает. Знал с тех еще давних пор, когда совсем юный Джерри Элгелл в бытность свою оруженосцем схлестнулся с Мерретом. Из-за чего тогда случился спор, Одри и знать не знал, да и до предмета спора ли ему было, когда Фицрой, казалось, вот-вот прибьет оруженосца на месте? Меррет бушевал так, что вчуже страшно делалось — а Джеральд стоял перед ним вот точно с таким лицом, как и сейчас, стоял прямо и стройно, будто его эта буря нимало не волнует.

— Да ты меня не слушаешь, щенок! — взгремел окончательно выведенный из себя Фицрой.

— Не слушаю, — подтвердил Джерри.

— И почему бы это, позволь узнать? — Металл в голосе Меррета покрылся ледяной изморозью, и Одри шагнул к нему, чтобы отшвырнуть Фицроя от мальчишки, он же себя не помнит от гнева, он же сейчас…

— Потому что я прав, — отчеканил Джерри, вздернув голову.

— Будь я проклят! — выдохнул Меррет, а потом, к изумлению Лэнниона, хрипло расхохотался.

Джерри Элгелл и в самом деле оказался прав в их споре. Остыв, Меррет и сам это признал. А еще — именно тогда он и посвятил юного Элгелла в рыцари.

— Самое тяжкое сражение в своей жизни ты сегодня выдержал, — ехидно сообщил Фицрой ошалевшему от такого поворота дел Джеральду. — Выдержал с честью и без тени страха. Чего же еще тебе ждать, какого подвига?

Что да, то да — противостоять разъяренному Меррету было и впрямь подвигом, причем немалым. Одри был рад за Элгелла от всей души… до тех пор, пока Фицрой не шепнул ему на ухо:

— Видишь эту наглую ухмылку? Запомни ее хорошенько. Как ее увидишь, так и знай, что надо ждать неприятностей на свою голову. Ты запоминай, запоминай — теперь этот парень уже не моя забота, а твоя, ему под твоим командованием впредь служить.

Нет, радость Одри от слов Фицроя не потускнела — но все же они заставили его призадуматься — тем более что Меррет обращался к старому другу на «ты» только в исключительных случаях. Впоследствии Лэннион вынужден был признать, что Меррет оказался убийственно точен. Именно эта «наглая ухмылка», как окрестил ее Фицрой, сулила самые разнообразные неприятности тем, кто вздумал бы противиться Джеральду, когда он пребывал в подобном расположении духа. Интересно, кому сейчас на ум взбредет с ним спорить? Усталость усталостью, но выглядит Джеральд собранным, словно перед боем, — ни следа вчерашнего раздрызга. А ведь еще перед рассветом он выглядел так, будто сутки без продыху мечом орудовал. Когда же бдение Роберта закончилось, и отец Марк позвал к себе Джеральда и Бет, Лэннион понимал, что этим четверым и в самом деле нужно напоследок обговорить предстоящее во всех деталях, чтобы и посвящение, и венчание прошли без препон, однако он крепко опасался, что Джеральд, не отдохнув ни мгновения, не переможет своей усталости.