Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 46

Король с явным усилием отвел глаза от Лерметта и устремил взгляд на троих юнцов – взгляд тяжелый, суровый, вопрошающий.

– Ренган, – запинаясь, вымолвил Аркье, от волнения напрочь позабыв обо всякой вежливости и переходя на эльфийский, – тоа кейллер…

Чего именно не хотели трое беглых мальчишек, так и осталось для Лерметта тайной, ибо Эннеари перебил его – негромко, но властно.

– Довольно, отец, – произнес он. – Оставь.

Лерметту огромного труда стоило не поперхнуться – ибо слово это Арьен произнес с его собственными интонациями и едва ли не его голосом.

– Оставь, говорю, – твердо повторил Арьен в ответ на растерянный взгляд отца. – За побег свой они уже расплатились, и даже с лихвой. А за все остальное они не ответчики. Наоборот. У них хорошие задатки и сильная воля. Они держались достойно и заплатили с избытком. Оставь их. Пусть отдохнут покуда. Нам и без них есть о чем поговорить.

Так. Оказывается, Арьен и доводы Лерметта запомнил – и сейчас повторил их слово в слово. Будем надеяться, что для его величества Ренгана эти доводы окажутся не менее убедительными.

Ренган отвел взгляд от беглой троицы. Аркье, Ниест и Лэккеан еле приметно вздохнули с облегчением. Лерметту даже показалось, что под взглядом короля они было и вовсе задержали дыхание. Лерметта это не удивило. Он бы и сам подумал, окажись он под таким взглядом, а стоит ли дышать.

– Идите, – коротко бросил Эннеари. – Да, и коней заберите. Вот уж кто заслужил отдых, так это они.

Ниест, едва в силах скрыть неподобающую поспешность, ухватил за повод Черного Ветра, Лэккеан не без трепета принял узду Белогривого. Рыжий жеребец оглянулся на Лерметта долгим придирчивым взглядом, неодобрительно фыркнул, но увести себя все же позволил.

– Да, и целителей позовите, – крикнул Арьен вослед. – Может, что-то еще и можно будет сделать.

Взор короля вспыхнул такой неистовой надеждой, что Лерметт поневоле опустил веки.

– Так они живы? – выдохнул король, не отводя глаз от покрытой синим плащом телеги.

– Нет, – коротко ответил Эннеари, опередив Лерметта.

– Мертвы? – Губы короля побелели.

– Нет, – опустил голову Эннеари.

– Хуже, – ответил Лерметт, казня себя мысленно за каждую секунду промедления, породившего эту ложную надежду. – Я сейчас объясню. Понимаете, еще когда мы с Арьеном нашли дом этот располовиненный, я в душе усомнился, что это сделали эльфы, пусть даже и по своей воле, если они не сошли с ума и не околдованы.

Ренган почти без сил опустился на широкий, нагретый солнцем камень, и Лерметт последовал его примеру. Разговор им предстоял не только тяжкий, но и долгий, даже если не упоминать об обстоятельствах, швырнувших в его руки умирающего Эннеари – а уж об этом Лерметт твердо решил покуда умолчать. Довольно и того горя, которое уже свалилось на плечи короля Ренгана, а заодно и того, что ему еще предстоит, когда он выслушает посла людей до конца. Незачем еще и терзать его бедой, которая едва не случилась с его сыном. Не случилась ведь, ну и ладно. Потом, после, Арьен всяко найдет время рассказать о том, что едва не помер, да притом не единожды – если сочтет нужным, разумеется. А если нет – так и нечего мучить отца призраком несбывшегося горя. В любом случае это будет потом – потом, не сейчас, не теперь, не в эту минуту, когда в глазах Ренгана, зеленых, как и у его сына, плещется такая боль, такой стыд, что вчуже глянуть, и то страшно.

Рассказ и впрямь вышел долгим. Арьен время от времени вмешивался, уточняя ту или иную деталь, но по большей части говорил все-таки Лерметт. Когда он закончил, то отвел глаза: смотреть в эту минуту на Ренгана было превыше его сил… да и чьих угодно, если на то пошло.

– Мы не держим зла, – заверил он короля, так и глядя по-прежнему чуть вбок. – Да мы и не вправе – ведь колдун, наложивший заклятие, был человеком.

– Мы не держим зла, – эхом откликнулся король, тоже глядя не на посла, а в сторону. – Да мы и не вправе. Те, кто поддались его чарам, были эльфами. Между нами нет вины и войны.

– Между нами нет вины и войны, – повторил Лерметт за ним, положив руку на свой посольский аффикет в знак того, что сказанное им сказано не только от его имени.

– Вот и славно, – улыбнулся Эннеари, до того бледный от напряжения. – Значит, с этим делом закончено. Пойдем, Лерметт, я тебе свой дом покажу и с сестрой познакомлю. Мне давно вас друг другу показать хотелось.

– Ни в коем случае, – холодно заявил король. Слова его звучали непреложно, как смертный приговор – однако Арьену было безразлично, подлежит ли приговор обжалованию.

– Но почему? – вскричал он.

– По той же причине, – отрезал король, – по которой собаку не сажают за один стол с людьми.

Лерметту мгновенно захотелось залепить его эльфийскому величеству пощечину – аж ладони зачесались. Не из-за себя, нет – из-за того, во что от нежданного позора превратилось лицо Арьена. Жесткое, белое и полупрозрачное, словно бы костяное. Таким его Лерметт даже на перевале не видел. Даже на поляне с привязанными эльфами. Оцепенелое, с застывшими губами… люди так выглядят за миг до смерти или безумия. Эльфы, конечно, дело иное… хотя – а иное ли? Если Лерметт так хорошо понимает сейчас Эннеари… да что там – понимает! Он бы и сам так себя чувствовал на его месте. Называешь человека своим другом – а потом твой отец встречает его хладнокровными оскорблениями… и ты ничего, ничего не можешь поделать! Арьен опасался, что Лерметта могут не впустить – сам Лерметт был в этом попросту уверен – но вот оскорблений Эннеари не ожидал. И ведь это, скорей всего, только начало. Нечего обольщаться юным лицом и ясными глазами оскорбителя, королю не меньше тысячи лет, если не больше – за такой-то срок издевок можно поднакопить немеряно… а уж научиться пускать их в ход за столько сотен лет и вовсе немудрено. Этот старикан с безмятежным юным ликом только на зубок его попробовал… отведал, так сказать. А вот когда он в полную силу развернется… посмотри на сына, старый дурак, на сына своего посмотри! Обернись же! Неужели ты не понимаешь, что сделал ему больно? Ему – не мне! Что ты его без стрелы ранил, без меча убил? Разве не видишь, как сама жизнь утекает прочь из него вместе с честью и попранной дружбой? Посмотри же – или ты совсем из ума выжил? Странно… а эльфам вообще случается выжить из ума? Хотя… почему бы и нет? Люди иной раз и за семь десятков лет успевают. Эльфы, конечно, премудрые – так ведь и времени у них на то, чтобы пережить свой ум, куда больше. А ты, твое величество, из ума точно выжил. Иначе не стал бы заставлять моего друга страдать при мне. Нам, людям, это, знаешь ли, отчего-то не по нраву. По счастью, из всех возможных оскорблений ты выбрал именно такое… и мне есть, что тебе ответить. Ну, держись, твое величество. Ты напросился. И ведь не заставлял тебя никто – сам и только сам… теперь не обессудь.

– Ну, отчего же, – промолвил Лерметт медленно и раздельно, наслаждаясь вкусом каждого из своих слов, будто спелыми виноградинами. – Я знавал одну собаку, которую сажали за стол вместе с людьми. На почетное сидение.

Король, явно собиравшийся высказать еще какую-нибудь особо изысканную пакость, так и замер с открытым ртом.

– С-собаку? – непроизвольно вымолвил он.

– Собачищу, – жизнерадостно подтвердил Лерметт. – Здоровенный такой пес был. Дичок его звали. Потому что крепкий был, как дикая лесная яблоня.

Воспоминание мимолетной улыбкой тронуло его губы. У Дичка было еще одно прозвание – Местоблюститель. Отец всегда считал, что объезжать коня и воспитывать щенка должны хозяйские руки, а не наемные. Дичок таскался за обожаемым хозяином повсюду. В недолгие часы разлуки он, как и все щенки, для утоления горя грыз все, что пахло хозяином – однажды умудрившись сожрать даже королевскую перевязь. Избыв же эту щенячью привычку, он приобрел другую – вспрыгивать на любое сидение, только что оставленное хозяином, и устраиваться там со всеми удобствами. На трон его, понятное дело, не пускали – но любой стул, на котором сидел король, был его законной добычей, в чем придворным пришлось убедиться… иной раз довольно болезненным способом. Думаете, сесть на опустевший стул не значит совершить оскорбление величества? Дичок так не считал. Некий придворный вот попытался однажды – и Дичок так цапнул его за святотатственную часть тела, посредством коей тот приступил к совершению преступного действия, что бедолагу месяц на пирах видно не было, да и потом он долго еще предпочитал непринужденно стоять, чуть заметно вздрагивая при виде стульев, скамей и сидений любого рода. Придворные урок усвоили, а Дичок получил почетное прозвище Местоблюститель.