Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 3

Будь проклята черная тварь, укравшая расположение короля!

– Подать воды! – рявкнул Селти. – Мне что, еще и умывания дожидаться нужно?

– Все готово, господин, – склонил голову самый отважный из пажей, державший на вытянутых руках шелковое полотенце.

Да, все действительно давно готово. Это не он ждет нерасторопных пажей – нет, это пажи замерли в почтительном поклоне, ожидая, когда господин призовет их к себе. И надо же было Селти позволить себе задуматься! Сейчас-то несносные сопляки ничего не скажут – зато ввечеру их языки дадут себе волю, обсуждая странную задумчивость господина. Ха! Можно подумать, им предоставят случай поболтать. Каждый из этих мальчишек – каждый, ясно? – будет по горло занят делом. А если дворецкий не найдет, к чему придраться и какую дополнительную работу им задать нынче вечером… что ж, иногда вельможе приходится входить и в такие мелочи. Конечно, Селти не станет выискивать занятия для пажей – кому из них серебро чистить, а кому кубки пересчитывать. Еще чего недоставало! Но вот придраться он сумеет и без посторонней помощи – и назначить наглым ротозеям уже на работу, а наказание. В том или ином случае, а болтать им будет недосуг. Ну, а дворецкий… что ж, дворецкий тоже свое получит. Не за то ему жалованье платят, чтобы он возымел дерзость заставлять господина самолично себя утруждать подобной ерундой.

– Поливай! – недовольно приказал Селти, и первый в череде пажей, едва удерживая в руках тяжелый серебряный кувшин, выступил вперед.

Конечно, можно было бы не пользоваться услугами оравы пажей и пойти в умывальню Уж здесь-то, в Найлиссе, даже в самом бедном из домов вода подается через трубы – все-таки Найлисским акведукам хоть и стукнуло шесть веков, а они все как новенькие. И коль скоро на любом постоялом дворе имеется умывальная с текучей водой, то во дворце и подавно. Однако Селти предпочитал удовлетворять свои потребности и желания тогда и там, где они возникли. И если он вспотел, упражняясь с мечами на фехтовальной площадке внутреннего двора, то и смывать пот он будет именно здесь. А значит, без пажей не обойтись, хоть они и бестолочи все до единого. Зато Селти не придется ждать.

Он ненавидел ждать. Довольно уже и того, что ему столько лет привелось ждать нынешнего дня…

Паж расплескал воду и испуганно вздрогнул, отчего из кувшина выплеснулось еще немного воды. Что ж… никто тебе не виноват. Сам постарался. Селти сделал мысленную заметку. Одной заботой для дворецкого меньше. Придумывать работу для этого мальчишки дворецкому сегодня не придется. Надо же, каких олухов вынужден терпеть при себе бывший канцлер!

Бывший… вот уже десять лет, как бывший. А до чего же хорошо, до чего же удачно складывалась жизнь поначалу! В двадцать семь лет – лучший меч Найлисса, прославленный рыцарь, его светлость господин канцлер… один-единственный выкрик – и все рухнуло, исчезло, словно бы и не было никогда, словно во сне приснилось!

Будь проклята черная тварь!

Паж с полотенцем, надо признать, неплохо знал свои обязанности. Едва только Селти окатился водой в последний раз, как полотенце оказалось наготове. Канцлер выпрямился, дозволив пажу утереть стекающие по его могучей спине струйки воды. Интересно, догадается щенок сменить полотенце, чтобы вытереть господину руки? Догадался. Надо же. И среди пажей иной раз попадаются смышленые.

– Господин… – оторопело выдохнул мальчишка, уставясь на руки канцлера. Селти нахмурился. И что сопляк такого углядел? Руки как руки…

– Ну? – нахмурился Селти. – В чем дело? На что ты так выпялился, остолоп?

– Господин, – прошептал паж, – а где ваш перстень?

Селти едва не задохнулся. Вот на что уставился смышленый… слишком, к сожалению, смышленый паж – на белый ободок, пересекающий ровный загар. На белый ободок на том самом пальце, где еще час назад красовалось кольцо. Фамильное кольцо, которого Селти не снимал с руки никогда .

– В починке, – небрежно ответил Селти. – Оправа сломалась.

На лице пажа так явственно отобразилось «дурная примета!», будто он произнес эти слова вслух. Селти с трудом сдержался – до того ему захотелось с маху отвесить пощечину пажу. Его испуг, настоящий, неподдельный… да нет, чушь, ерунда. Много ты понимаешь, щенок. Дурная примета, как же.

Жаль, что нельзя ударить мальчишку. И измыслить ему особо изощренное наказание, которое заставит щенка позабыть обо всем, тоже нельзя. Мало ли кто мог его услышать? Мало ли кому придет в голову сопоставить случайное восклицание мальчишки с его дальнейшей участью – а там, чего доброго, и выводы сделать? Нет, щенка покуда трогать нельзя. Но и позволять ему языком трепать не след. Добро же, дружочек. Серебра у твоего господина столько, что перетирать его и чистить – трех жизней, и то не хватит. Вот этим ты и займешься. А прочим, вызвавшим неудовольствие господина, дворецкий приищет другие занятия. Подальше от тебя. Чистить серебро ты будешь в одиночестве. Чтобы не с кем было словом перемолвиться. Какое твое дело, носит господин свой фамильный перстень или отдал его в починку!

Конечно, о починке не может идти и речи. Любой ювелир, едва только возьмет перстень в руки, мигом сообразит, что к чему. Кто бы мог подумать, что лепесток оправы окажется таким хрупким! Нельзя сейчас чинить кольцо, нельзя, это уже потом, потом, после… вот и снова Селти ждать приходится.

Селти скрипнул зубами. Сначала он ждал десять лет, покуда сдохнет черная тварь. Проклятая скотина сдохла – но это ничего не изменило. Ничегошеньки. Пришлось снова стиснуть зубы и ждать – ждать, пока выпадет такой день как сегодня… ждать – а отчасти и поспособствовать тому, чтобы нынешний день все-таки наступил.

Глава 3

Когда тяжкий грохот превратился в перекатистое эхо, Лерметт утер холодный пот, смахнул налипшую на лоб прядь волос, привалился к жесткой каменной стене и попытался совладать с собственным дыханием. Сердце бухало так, словно в межреберье взамен этого трудолюбивого кусочка плоти завелся самый что ни на есть взаправдашний тролль, хотя и маленький, но ретивый – вот он и молотит теперь каменными пятками в грудину, пытаясь продолбить себе ход наружу.

Никогда в жизни Лерметту не доводилось испытывать ничего даже отдаленно подобного, но он нимало не стыдился своего страха, потому что понимал: то, что овладело им – не страх… во всяком случае, не только страх. Этому и вообще нет имени на человеческом языке… на эльфийском, кстати, тоже. Нет, в самом деле… ну как назвать то странное и страшное преображение, когда твое тело превращается в ствол флейты, в корпус скрипки, и каменный рев течет сквозь тебя, и тело-флейта, тело-скрипка покорно резонирует, вздрагивая в такт грохоту, усиливает его, подобно музыкальному инструменту, трепеща и надсаживаясь – да так, что грудная клетка вот-вот лопнет с натуги, пытаясь вместить в себя чудовищный гул, а твое "я" растворяется в громовом стоне без остатка едва ли не с облегчением… нет, как хотите – если это и страх, то какой-то совершенно особенный. Нет для него слова ни у людей, ни у эльфов. У гномов есть наверняка – у этих занудных педантов на всякий чих свое имя найдется. Вот только никому, кроме гномов, оно не известно и известно не будет: ведь если про всякое дуновение-плюновение свое слово припасено… это ж какая уймища слов! Да кто такую прорву именований выучить сумеет? Кроме гномов – никто, даже и пытаться незачем.

Да здравствуют зануды и да здравствуют гномы! А наипаче – да здравствует Илмерран, гном из гномов и зануда и зануд! Ему, и никому другому Лерметт сегодня жизнью обязан. Илмерран, между прочим, такой зануда, что его сами гномы едва выносят – а это не шутка, почтеннейшие! Лерметт всегда думал, что силы более могучей, чем гномье занудство, свет не видывал и никогда не увидит. Правильно, однако, думал. Ведь если бы Илмерран не заставлял Лерметта зубрить, где какая тропинка пролегает да в какой горе какая пещера проточена, если бы не бубнил да не верещал, как говорящий скворец, покуда его речения не заполыхают у ученика в голове огненными буквами, только бы Лерметта и видели! До нижнего края седловины одно бы красное пятно на льду и доехало. Ну, может быть, еще рука или половинка челюсти… так ведь ни рука, ни даже челюсть без помощи остального Лерметта послами быть не могут, верно?