Бизнес как экспедиция. Честные истории для героев и волшебниц - Кравцов Александр - Страница 30

Когда-то давно я учил молодых управленцев Капустину и Шарипова на вопрос подчиненных «Почему?» отвечать: «Потому, что я так хочу».

Теперь остро встал вопрос об идеологии, гербе и закладке первого камня. Месяцем раньше на поляне в культовом месте у реки Полометь состоялся ночной разговор двенадцати энтузиастов будущей стройки. Мы не очень представляли, каким будет первое здание. Присутствовавший на поляне Иван Баженов, талантливый сибирский художник и архитектор, сказал: «Надо плясать от того, что мы в этом городе собираемся делать, от его идеологии. Когда отбросим все лишнее, проект здания родится сам собой».

В день, когда мы нашли место, буквально через час, двум нашим товарищам — Василю и Ивану, находящимся в разных городах, пришла в голову мысль, что это будет маяк. Но не простой. На втором этаже здания будет круглый стол, за которым будут приниматься все судьбоносные решения о будущем города. А башенка вокруг маяка станет любимым местом туристов, площадкой для фотосъемки, поскольку с нее открывается очень красивая панорама. На первом этаже мы сделаем кают-компанию с камином.

Чтобы привезти первый камень, была в кратчайшие сроки спроектирована и проведена парусная экспедиция на двух надувных катамаранах на остров Рюген. Группой руководил наш старый товарищ и бывалый капитан Сергей Сергеев из Омска.

Осенняя Балтика — суровое и штормовое место. В течение четырех суток мы не снимали сапоги и падали после вахты, не расчехляя спальники. А когда вернулись с добычей на территорию России, интоксикация организма и холодовая усталость притупили чувство радости от выполненной задачи. К тому моменту уже был написан Манифест и проектировался герб будущего города.

Плывущий огонь

Есть два вида маяков. Одни подают кораблям сигнал об опасности: «Не приближайся, здесь ты можешь потерпеть крушение!» — другие: «Плыви на мой свет — и спасешься!» И ни один маяк не имел до сих пор «права выбора»: на какой из двух сигналов он запрограммирован — такой и подает. Поэтому маяки вынуждены всегда работать в паре. В древности же, напротив, маяком служил огромный костер на берегу.

На гербе «Руяна» — именно этот изначальный маяк-костер, похожий не столько на маяк, сколько на факел или на олимпийскую чашу. Этот пылающий в чаше открытый огонь венчает деревянную конструкцию, соответствующую стандартам европейской геральдики. Такой «натурализм» помимо красивого художественного решения и соответствия факту нахождения Руян-города не на морском, а именно на речном берегу говорит еще и о стремлении «Руяна» быть понятным всем, а не только соотечественникам.

Первоначально маяк планировалось изобразить в виде кирпичной башни, посылающей два луча, два сигнала, о которых говорилось выше и которых не посылал до сих пор одновременно ни один маяк. Но кирпичная башня зарезервирована за морскими маяками, поэтому от такой идеи вскоре отказались. Как и от идеи двух лучей — одного зовущего, обещающего спасение, и другого, преграждающего путь, предупреждающего: «Тебе здесь опасно».

Два луча на первоначальном гербе никак не выражали этой идеи. Так появилась ладья, над которой — чаша с пылающим в ней огромным костром. На таком корабле оказаться страшно, поэтому мы решили, что и этот вариант неудачен. Но, подумав, нашли такое решение правильным: огонь «Руяна» действительно опасен, как и огонь вообще. Мы зовем живых греться и беречь огонь вместе с нами. Остальные могут обжечься.

Обнаженная правда жизни

Конечно, нас терзали сомнения. Весь период работы над этой книгой я испытывал давление со стороны наблюдателей, пытающихся «прилизать» текст. И все-таки позволю себе без фильтров привести диктофонную расшифровку разговора, произошедшего в пять часов утра на поляне в Белоруссии.

Знаете, у меня есть такой инструмент — критерий Колумба, и я его близким людям открываю. Вот представим: я — Колумб, завтра стартую в какую-то даль непонятную. Может, я завтра открою Америку, а может, все подохнут, будет бунт и т. д. И вот есть человек. Я пытаюсь почувствовать: возьму я его на корабль или не возьму? Дело не в том, что я интуит, а в том, что, может, он и специалист — в парусах, в звездах, может, какой-то там кок еще, а может — никакой вообще, конченный отморозок, но который… Вот Сергей Рубикон — мы его отблокировали из-за того, что, как потом выяснилось, он сидел и все эти сидельные вещи из уголовного мира через него сочились. Мне в этой ситуации легче обрубить, чем думать: будут они дальше сочиться или не будут. Так вот, о критериях: если я командую флотилией, я бы его не взял, а если личным кораблем — я бы его взял и за ним присмотрел. Если бы увидел, что снова сочатся, — сам бы его застрелил или за борт бы выбросил. Ну ошибся, ну извините… Но шанс бы ему дал.

Вот я вижу живого: здорово, ты крутой, ты живой, здравствуй! Вижу мертвого — ничего ему не говорю, если надо — скажу: у вас было хорошее сухое вино, до свидания. И уеду. Вопрос не в этом. Вот мы сейчас построим город с живыми для живых, потом придут мертвые, и мы свалим. А они будут владеть этим городом. Понимаете, в чем проблема: вот придут первые градостроители и они будут счастливы, они переживут зиму или две, будут копаться в грязи, будут вахты, построят хрустальные мосты, и мы прокопаем креативный подземный ход длиной 200 метров, в нем сделаем лабиринт из зеркал, и все будет круто. Но потом придут хомяки и все обхомячат, будут брать деньги с туристов, а мы уйдем и будем строить что-нибудь другое. Вопрос: а на хрена нам это надо? Может, сразу уйдем?

О «Руяне» и рыбах-прилипалах. «Руян» был гениальной компанией изначально. Гениальный народ. Но когда он вырастал, приходили рыбы-прилипалы. И мы говорили: да, рыбы, подавитесь. Мы новое вырастим. Вот вам кусок, жрите.

Мне сейчас больно оттого, что я не хочу строить Город, в котором через два года появятся рыбы-прилипалы и скажут: мы здесь тоже бревна подтаскивали для чумов, мы здесь тоже мерзли! И мы не твари дрожащие, а право, блин, имеем. И как быть? Мы сейчас построим Город с живыми для живых, потом придут прилипалы, и мы захотим свалить, а они — завладеть нашим Городом. Но я не хочу строить город, которым будут владеть хомяки.

Сейчас что происходит? Никоненко говорит: «Саш, что-то насильно не полюбишь Город».

Я часто себя чувствую фашистом, мы с Василем об этом говорили в какой-то момент. Говорили в том смысле, что мы не знаем, что такое фашизм, но знаем, что такое деление людей на своих и чужих. Для меня есть люди живые и есть люди, умершие при жизни. Живые — это те, кто продолжает оставаться живым и верить, что завтра будет лучше, чем сегодня. И неважно, сколько им лет — 20, 70… А есть люди, которые говорят: я раньше была крутая телка, молодая, у меня были такие сиськи и такая попа, волосы, а потом я забеременела от какого-то козла, родила, и теперь должна кормить этого ребенка, горбатиться, и уже никогда не буду такой крутой. Есть такие же чуваки: «Раньше ссал — камни выворачивал, а теперь даже снег не тает. Раньше-mo, понимаешь, и мы были рысаками, а теперь — молодежь резвится. Ну, конечно, у Кравцова денег до хрена, выеживается со своим Городом!»

Мои оппоненты (я эту дискуссию веду последние 20 лет с умными ребятами) рассуждают про гуманизм, особенно женщины с гуманитарным образованием. Они говорят: «Ну, если сильно вложиться и долго-долго выращивать из мертвых живых, то два процента живых-mo вырастет!» А я возражаю: «Пока эти два процента из ста процентов навоза вырастет, я уже дивизию живых выращу. На фиг нам нужен навоз?..» Впрочем, хорошо, что у нас бывают разные мнения…