Ларе-и-т`аэ - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 41

Эннеари остановился и сделал четыре вдоха – глубоких, медленных. Жаль, право, что сейчас осень, а не зима. Никогда бы не подумал, что после прошлогодних приключений ему доведется помянуть добрым словом холод и снег, а вот поди ж ты! Ледяной зимний воздух отрезвил бы его куда надежнее, чем легкая осенняя прохлада, а если вдобавок и пылающее от гнева лицо снегом обтереть… ладно, хватит сожалеть о том, чего нет. Потому что главное, чего у тебя нет – это времени. Нужно постараться успеть вернуть ожерелье на место прежде, чем пропажа будет обнаружена… потому что если успеть не удастся… нацепить на лицо самое что ни на есть беззаботное выражение и уверить Шеррин, что сумеешь отовраться ты придумал правильно – жаль, что не придумал заодно, как врать станешь. Может, какое-нибудь наитие тебя бы по дороге к Старой Галерее и осенило – но когда гнев неумолимо теснит из головы прочь все и всяческие прочие мысли, рассчитывать на наитие невозможно. Один у тебя выход остался, посол – успеть вовремя. Другого попросту нет.

Вовремя успеть не удалось. Может, получасом бы раньше… может, даже минутой… может, если бы он не торчал посреди парка, словно пень, сжимая кулаки в тщетных попытках овладеть собой… теперь кулаки невольно сжимались снова – потому что подобной безнадежности в голосе Эннеари тоже еще никогда не слыхал.

– Арнет… – Король Аккарф говорил очень тихо, но до Эннеари его слова через открытое окно доносились вполне отчетливо. – Это знак… иначе и быть не может.

От тоскливой безысходности его слов мутилось в голове. Эннеари подобрался к окну поближе: навряд ли сейчас его хоть кто-нибудь заметит.

– Аккарф, нет! – выдохнула высокая, бледная до синевы женщина. – Как ты можешь так говорить… нет, даже думать! На тебе нет никакого греха!

Открытая шкатулка, выложенная изнутри лиловым бархатом, стояла на столике возле самого окна. Очевидно, именно там ее оставили похитители, нагло бросив прямо на виду. Эх, ну почему Эннеари не поспел хоть самую малость раньше! Как бы просто было перемахнуть через подоконник и положить ожерелье в шкатулку… а теперь об этом и помышлять нечего. Только и осталось, что таиться в кустах под окном да слушать, как эти двое предаются отчаянию.

Вот как? Слушать? Тебе ли это в голову пришло, Арьен? Слушать, вот еще! Делать тебе больше нечего! Думать ты сейчас должен, а не слушать. Думать – и быстро!

– Есть, – с прежней безысходностью произнес Аккарф. – Все это время, с первого дня своего царствования я ждал знака – вправе ли я быть королем. Вправе ли начать новую династию…

– Во всем законам – и людей, и богов – ты вправе! – яростно выкрикнула Арнет.

– Если бы не мой отец… – устало молвил Аккарф. – Когда королем становится сын потомственного приверженца кого-нибудь из богов смерти… не дурное ли это знамение для страны?

– Слушать этого больше не хочу! – воскликнула Арнет и взметнула голову. В ее больших темных глазах вспыхнули слезы.

– А придется, – печально произнес король. – Священное ожерелье ушло из моих рук. Во время моего правления. Яснее знака и придумать нельзя. Потому что грех на мне есть.

– Аккарф… – Арнет коротко рассмеялась – тяжело и горько. – Твоя жизнь безупречна до ужаса. Если кто и чист перед богами, так это ты.

– Нет, – мертвенным голосом произнес король, и Эннеари захолодел, потому что понял: мертвенным этот голос делало не отчаяние, а сознание вины – страшной, непоправимой. – Я не имел права на династию… на детей… но я… Арнет, я все эти годы любил тебя больше жизни, я и сейчас с ума схожу оттого, что ты рядом…

Арнет не сказала в ответ ни слова, не шелохнулась даже – но Эннеари внезапно сделалось страшно.

– Дома я мог отгородиться своим саном… – глухо продолжал Аккарф. – И твоим… и нашими обязанностями… но здесь я вижу тебя каждый день… каждый день, Арнет, от этого рассудок потерять можно!.. я и потерял. Я посмел мечтать о тебе… о том, что мне запретно… теперь я ясно вижу, что запретно… довольно мне было только захотеть – и я наказан. Я принес Окандо беду – теперь с этим спорить не можешь даже ты.

– Могу, – наклонив голову, произнесла Арнет. – И буду. Вот теперь я с кем угодно спорить могу. Даже с тобой. Я найду ожерелье – слышишь? Кто бы его ни взял… где бы оно ни было… найду…

Король только улыбнулся ей в ответ – и столько отчаяния было в этой его улыбке, что Эннеари ничуть не удивился тому, что сделала Арнет. Она рванулась к королю, обхватила его обеими руками и поцеловала – крепко, яростно, словно желая выпить из его уст всю переполняющую его безысходность – потом припала к нему на мгновение, прижав залитое слезами лицо к его груди, оторвалась и поцеловала вновь.

Вот оно, мгновение – и другого не будет! Аккарф стоит сейчас спиной и к окну, и к шкатулке, а Арнет… впрочем, даже если она и увидит, беды в том нет.

Эннеари прицелился и метнул ожерелье в распахнутое окно. Бросок вышел удачным: ожерелье легло прямо в открытую шкатулку, как он и метил. Вот только остаться незримым ему не удалось. Чтобы примериться получше, ему пришлось высунуться из кустов. Аккарф увидеть его не мог – а вот Арнет так и замерла в объятиях короля. Эннеари улыбнулся ей, подмигнул и приложил палец к губам. Арнет еще несколько мгновений смотрела на него широко раскрытыми глазами. Потом по ее губам скользнуло некое подобие улыбки, и веки ее утвердительно примкнулись. Эннеари подмигнул еще раз и вновь скрылся в кустах.

– Что это?! – донесся до него вскрик Аккарфа, исполненный мучительно радостного изумления.

– То, чего ты ждал все эти годы, – тихо ответила Арнет. – Благословение Богов. Если и это, по-твоему, не знамение…

– Знамение, – прерывисто отозвался Аккарф. – И благожелательное. Арнет, я… если бы я только…

Дальше Эннеари не слушал. Теперь, когда ему удалось вернуть священное ожерелье, он больше не имел на это права. Тем более в такую минуту. Он еще и на пару шагов отойти не успел, а слитная дрожь дыхания этих двоих уже настигла его. Нет, а все-таки хорошо, что он не сумел явиться сюда получасом раньше. Окажись пропажа незамеченной – и как знать, сколько лет Аккарф и Арнет продолжали бы тосковать друг по другу. Потому что это ведь только Аккарф не замечал ничего – а Эннеари одного взгляда хватило, чтобы понять: Арнет тоже его любит. Давно, страстно и безнадежно. Нет, все-таки люди – странные создания. Арьену никогда их до конца не понять. Сколько лет эти двое влюбленных провели, таясь друг от друга? А ведь люди так мимолетны. Невероятно. А самое невероятное и странное – ну почему любовь, заметная всякому, кто глядит на нее со стороны, незаметна самим влюбленным? Почему тот, кого любят, догадывается об этом в последнюю очередь?

К исходу дня Арнет изнемогала, утомленная своим долгожданным и все же таким неожиданным счастьем. Внезапная радость может обессилить ничуть не меньше, чем внезапное горе. К тому же рассудок Арнет задыхался, не в силах разом вместить в себя несчетные тысячи мелочей, из которых состояло это счастье: запах кожи Аккарфа, прядь его волос, скользнувшая по ее губам, его быстрое дыхание, пленительная неуклюжесть тел, еще не знающих, как полно они совпадают, еще не успевших приноровиться к этому совпадению, рука Аккарфа под ее запрокинутой головой, ее собственные губы, такие тяжелые, такие восхитительно непослушные, и все те слова, нашептанные и выкрикнутые ею, которых она не помнит – но каждое из них норовит занять ее тело целиком, без остатка, и вкус легкого найлисского вина, совсем другой, не такой, как прежде… никогда еще Арнет не ощущала себя настолько усталой. А еще Арнет никогда не знала, что усталость может быть настолько сладостной. Она совсем другая, эта усталость – как и вкус вина, и прикосновение одежды к коже, и суровое мерцание бронзы оконного переплета… все, решительно все было иным. Новизна ощущений почти пугала; тело Арнет, всегда такое уверенное, робело этой инакости.

Аккарф улыбнулся и потянулся за кувшинчиком с вином. Арнет взгляда не могла оторвать от его рук – знакомых, как ей думалось, до мельчайшей черточки, до самого незаметного движения… что ж, она ошибалась. Ничего она не знает. Ей еще только предстоит узнать… узнавать долго-долго… всю оставшуюся жизнь.