Деревянный Меч - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 137

– Может, хватит? – крикнул Кенет, даже не надеясь, что его голос достигнет задних рядов. – Вам здесь не пройти.

Ему казалось, что говорит он негромко. Сам он себя едва слышал. Но каким-то непонятным образом его голос достиг задних рядов. Напор толпы начал ослабевать, дикий рев немного приутих. Теперь можно было различить обрывки слов. Еще немного погодя они сложились в осмысленные фразы.

– Вам здесь не пройти, – повторил Кенет.

– А тебе нигде не пройти! – раздалось из толпы.

– Я не позволю напасть на себя сзади, – возразил Кенет.

– А мы не торопимся! – издевательски провизжал кто-то – не поймешь даже, мужчина или женщина.

– Сиди здесь, пока не околеешь, колдун проклятый! А потом мы все равно свое возьмем!

В этих голосах звучала такая безысходная ненависть, что Кенет на мгновение смутился. Да чем им так могла досадить эта насмерть перепуганная девчонка? За что они так жаждут ее крови? За что? А тебе какое дело, друг Кенет? Даже если эта несчастная и вправду натворила что-то очень нехорошее – есть ли на свете преступление, заслуживающее такой кары? В Саду Мостов люди тоже всем миром разделывались со своими обидчиками… но они не рвали голыми руками на куски их живую плоть. Они не поддавались слепой ярости. Они судили своих врагов и казнили их. А здесь… да не подоспей Кенет вовремя, и бедняжку растерзали бы. Даже если она – преступница, Кенет будет защищать ее. Такая ненависть не может быть права.

Толпа ревела и завывала. Кенет на всякий случай обвел себя и перепуганную девчонку еще одной линией, сзади.

– Сдохнешь здесь, колдун проклятый!

– Да я с вами вроде и не ссорился, – заметил Кенет, поудобнее усаживаясь на холодные камни мостовой. Этот урок он запомнил накрепко: если твой противник вне себя, говори с ним как можно спокойнее. Тогда ты не дашь захлестнуть себя гневу. А если повезет, сумеешь обуздать ярость твоего врага. И когда его боевой пыл угаснет, вы сможете выяснить отношения без помощи оружия.

– Что вам от меня надо? – деланно небрежно поинтересовался Кенет.

– От тебя?

– Нужен ты нам!

– Отдай нам ведьму, колдун!

– Отдай, и мы тебя не тронем!

– Отдай ведьму!

Когда бы не так страшно, было бы смешно. Логика, нельзя же не сказать, железная. Требовать у колдуна, чтобы он отдал ведьму на расправу. Словно с точки зрения колдуна быть ведьмой – преступление.

– Ведь-му! Ведь-му! – требовала толпа.

– А солнце в маринаде не хотите? – парировал Кенет. – Что вы с ней такого не поделили? Чем она вам насолила?

– Это все она! – выла толпа. – Отдай!

Кенет спиной чувствовал, как дрожит избитая, окровавленная девчонка, прижавшись к нему. Он завел укушенную руку назад и слегка отряхнул ее.

– Ведь-му! Ведь-му!

– С места не сдвинусь, пока не услышу по-человечески, что тут у вас случилось, – холодно возразил Кенет и вытянул ноги.

Толпа еще немного побесновалась, но даже до толпы когда-нибудь хоть какая-то мысль изредка доходит. Когда до толпы дошло, что невидимая стена никуда не денется, а молодой волшебник твердо вознамерился сдержать обещание, рев толпы сменился неясным ропотом.

– Так что тут у вас произошло? – повторил Кенет.

– Она нас околдовала!

– Уморила!

– Разорила!

– Так все-таки уморила или разорила? – усмехнулся Кенет.

– А какая разница?

Когда Кенет наконец уяснил себе положение вещей, в голове у него шумело, виски стиснуло тупой болью. Трудно разобрать сквозь шум человеческую речь – но куда труднее разобрать речь, в которой нет ничего человеческого.

На Имбон обрушилась повальная болезнь. Умирали от нее немногие, но выжившие оказывались обезображенными до неузнаваемости. У кого все лицо покрывалось язвенными буграми, у кого по всему телу пошли сине-зеленые пятна с омерзительным запахом, у кого выпали волосы – иногда клоками, а иногда и вообще все до последнего волоска, причем отрастать снова явно не собирались. Не помогали ни притирания, ни заклинания. Болезнь эта была Кенету известна, хотя и только понаслышке. Лихорадка, прозванная лекарями “мать уродов”, – заболевание крайне редкое. Ее не приносят в жилища бедняков крысы. “Мать уродов” и вообще милостива поначалу к беднякам. Неизвестно почему, но первые ее жертвы – всегда холеные баловни судьбы. Только собрав свою жатву среди безумно богатых, очень богатых, богатых и просто зажиточных, “мать уродов” направляется в бедные кварталы. И то только если эпидемия разразилась повальная. Обычно дело обходится одной-двумя жертвами. Город должен жить очень богато, чтобы в нем поселилась “мать уродов”. Оттого-то и встречается эта болезнь куда чаще в байках лекарей, чем на самом деле.

Но богатый процветающий Имбон пал жертвой лихорадки всего за неделю. Мучительный жар и ломота во всем теле, а потом – вечное уродство. Не скроешь, не спрячешь, не замажешь отвратительные язвы и жуткие шрамы. Городу не удалось скрыть постигшее его несчастье. И игроки покинули Имбон, повсюду разнося слухи о мерзкой болезни. Река азарта пересохла, и Имбон задыхался, как рыба на песке.

– И это все она! – завывала толпа.

– Да с чего вы взяли? – удивился Кенет.

– А как же иначе? – ответил ему хриплый фальцет. – Она же может и вылечить!

Ого! Умеющих исцелять от “матери уродов” на всю империю немного – по пальцам одной руки пересчитать можно. Кенет был так охвачен восторгом, что до него очень не сразу дошло, о чем толкует охрипший безумец.

– Она что – вас лечила? – стеклянным от ярости голосом осведомился Кенет.

– А как же! – согласно произнесла, почти пропела толпа. – Раз может вылечить, может и наслать. Кроме нее, некому!

– Она и наслала!

– Ведь-му! Ведь-му!

Вот уж поистине благодарность за лечение! Кенет попытался понять логику толпы – и не смог. Его мутило от отвращения. Он почти забыл о дрожащей девчонке у себя за спиной. Вспомнил, лишь когда услышал ее сдавленный рыдающий смешок.

Этот смех сорвался с разбитых в кровь губ как бы нечаянно, и Кенету было все равно, что его исторгло – страх, отчаяние, презрение, гнев, обида? Ибо даже такой изувеченный смех заставил воздух дрогнуть, и на мостовую покатились золотые колеса. Они были совсем маленькие, не больше перстней, но даже когда они угасли, их томительный звон слышался еще долго.