Ближе смерти и дальше счастья - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 19

— Введите опознаватель.

— Добрый день, наблюдатель Брентон.

— Добрый вечер.

— Сформулируйте задачу.

— Переход в определенного носителя.

— Идентифицируйте носителя.

Одри ввела координаты планеты и назвала Эйлене-Аят. Через мгновение на терминале замерцало: «Ошибка. Переход запрещен».

Одри с трудом взяла себя в руки.

— Задача: сформулировать сущность ошибки.

— Острая психическая несовместимость с носителем. Повторяю: запрещение перехода.

Одри стерла весь разговор из блока памяти и тяжело задумалась. Должен же быть какой-то выход. Она снова ввела Диалоговый режим.

— Введите опознаватель.

Одри казалось, что она сама точно такая же машина, как и та, что с ней разговаривает, только похитрее.

— Добрый день, наблюдатель Брентон.

— Добрый день.

— Сформулируйте задачу.

— Специальная тест-программа. — Обозначение программы Одри сформулировала на ходу. — Переход в определенного носителя с остро выраженной психической несовместимостью. Цель перехода: рутинная проверка наблюдателя.

— Идентифицируйте носителя.

Назвав носителя, Одри ждала затаив дыхание. Должно, должно получиться! Если эта формулировка не сработает не сработает никакая.

— Переход разрешен.

Ур-ра-а! Теперь завершающий штрих.

— Продолжение задачи.

— Введите данные.

— Через четыре минуты после завершения перехода обновить базу данных из основной. — Принято.

«Люблю компьютеры, — подумала Одри. — Что в них хорошо — совершенно думать не умеют».

Странное дело — Одри испытывала перед безупречно исполнительной железякой нечто вроде вины… той вины, которую никто так и не удосужился испытать перед ней… и Деайнимом… и Ричем… ты прав, Дени, — вечная ему память…

А вот теперь ловите, мерзавцы! Сразу же после завершения перехода основная база данных обновится из резервной — той, где есть все данные… даже и о «летучих голландцах» — ни один из них не будет потерян… все данные в ней есть — вот только запросов моих нет… никаких следов… если весь прежний опыт не обманывает Одри, полное обновление должно закончиться примерно через три минуты, но так уж и быть — еще одну добавим на всякий случай… я уйду — слышите, вы!.. уйду, а четыре минуты спустя вы уже не сможете отследить мой уход… никто не сможет… даже если перетрясти весь банк данных по носителям — НЕ по агентам! — не сможет…

Кому, как не Одри, знать — ничего из этого не получится. Поиск агента вне естественного тела возможен только узконаправленный, а не общий. Пройтись по всем без исключения носителям, сколько их есть в базе данных, дело недолгое — минут от силы двадцать, не больше. Вот только поиск такой лишь на одно и способен: подтвердить, что одно из тел занято. И не более того. Чтобы найти — чтобы действительно найти агента и выдернуть его из носителя, этого не довольно. Нужно проверить каждого носителя в отдельности. КАЖДОГО. По две минуты двадцать шесть секунд на проверку. Так сколько носителей, вы говорите, значится в базе данных Космодиста? И сколько столетий понадобится, чтобы проверить их по отдельности каждого?

Можете не считать. Одри и без вас знает, что много. Столько не живут. Во всяком случае, ей уж точно не дожить до конца проверки. Даже если она и помрет вместе с носителем лет эдак ста двадцати от роду в уютной постельке.

— Конец ввода данных. Приступаю к выполнению тест-программы.

— Счастливого перехода, наблюдатель Брентон.

Неторопливо раздеваясь и всовывая запястья в «наручники», Одри улыбалась. Счастье ей ох как понадобится.

Неудивительно, что в компьютерном зале переходного отсека никого не было. Неудивительно, что во всем Космодисте Одри никого не встретила. Ибо Космодист в полном составе стоял у белой двери с надписью «Р. Стекки».

Насчет психологической несовместимости компьютер не соврал. Одри почувствовала несовместимость еще до входа. Сам по себе вход был нетрудным. Язык уже знаком, значит, «планку брать» нужды нет. Тело женское, привычное. Но, не будучи затруднительным, вход оказался попросту неприятным. С Эйлене-Аят в отличие от Деайнима Одри не церемонилась, вскрыла ее сразу. Эйлене спала, сладко посапывая, а Одри задыхалась от гнева и тосковала по своему естественному телу. В естественном теле она могла бы метаться, кусать в кровь губы или костяшки пальцев, лупить кулачком по столу. Здесь же ей оставалось только проклинать. И Одри тяжко ворочала ругательства, укладывая их словно камни, одно к одному. Было тяжко, стыдно, муторно, непривычно, все это так, но ни один переход не давался ей с таким нечеловеческим усилием, ни один носитель не был настолько чужд. Все, о чем она мечтает, для Одри отвратительно. Соприкосновение с носителем идет по всей мысленной плоскости, и каждая мысль Эйлене пластала рассудок Одри, нанося тяжкие раны малейшим своим движением. Змея, одно слово, змея.

Ничего, подумала Одри, я тебя еще уничтожу. Ну и пусть убийство. Что тут такого? Меня за это наказывать некому. А жалеть Эйлене… нет. Нет. Не жаль. Легко ли, когда смертная казнь на Земле двести лет как отменена, прийти к подобной мысли? Я схожу с ума. Нет, не в мести дело. Просто вопрос стоит однозначно. Или я, или она. В одном мозгу нам не место. Не уживемся. Она меня просто отравляет. Я была вынуждена. Да, так. Другого способа помочь Деайниму не было. Ой не хитри, Одри Брентон. Ты ведь не об одной помощи думала. Верно. Но для любви любая красотка сгодится, можно подобрать и внешность сходную, и характер. С Эйлене нам тесно, больно. Ненавижу ее. Но выхода нет. Пришлось. И убить ее тоже придется. Иначе умру я, не выдержу. А Деайниму тогда крышка, Эйлене-Аят просыпается. Ну вот, дружок Одри. Всю ночь думала. Нет чтоб выспаться. Теперь не уснешь.

Эйлене стояла, ошеломленная внезапно нахлынувшей радостью жизни. Это Одри, увидев окружающую красоту, не смогла удержаться от простодушного восхищения. Что за черт! Я ведь ее ненавижу — и я ей украшаю существование. Но что правда, то правда — красотища какая! Одри старательно ищет, к чему бы прицепиться, но, увы, не к чему. Вкус у Эйлене превосходный. Комната во всех оттенках белого — ослепительный до синевы, нежный в тон слоновой кости с легким призвуком розового, словно лепестки цветов, прозрачное пенистое сияние кружев, унизанных чем-то блестящим… Одри заставляет себя вспомнить Лабиринт, трактирный чад, разъедающую жару, пропитанный потом боевой корсет и прочие реалии быта Деайнима и с удовольствием начинает свирепеть. Так ее, эту роскошь! Попытаться, что ли, довести Эйлене до угрызений совести? Хорошо бы, да не выйдет. Ладно, пусть уж себе надевает спокойно эти темно-пурпурные с золотом непонятные одежды, пусть шнурует сандалии, унизанные рубинами. Пусть потешится напоследок.

Эйлене-Аят (ох и вправду божественно выглядит) вышла в приемный зал. Одри, невзирая на всю свою ненависть к Эйлене, отдавала ей должное. Она отчаянно старалась если не запомнить, то хотя бы понять ее походку. Зачем, о пресветлая богиня? Эйлене — точеная, филигранная, с великолепной короной пепельно-серых волос, которые она гордо несет, держа голову чуть на отлете, да нежная золотистая кожа, да огромные глаза… И Одри, темноволосая, стриженная под пажа, широкоплечая жердь, серовато-смуглая, сильные расплющенные пальцы пианистки, и вся Одри такая же угловатая, как ее пальцы, и голова вечно склонена к плечу, словно чтоб рассмотреть получше какую-то мелочь. Если ей что-то противопоказано, то именно нежная и одновременно величественная поступь Эйлене. Но ведь Деайним-то восхищался красотой этого ядовитого создания! И Одри, погибая от самой что ни на есть бессмысленной ревности, утратила разом и чувство меры, и чувство юмора. Ее счастье, что походка Эйлене была действительно неповторимой.

— Да! — резко и властно бросила Эйлене что-то забормотавшему советнику.

— Повергаю к стопам божественной Правительницы…

К стопам. Узкие ремешки сандалий, украшенные рубинами, и щека Деайнима около этой сандалии.

— Нет. Мне безразлично. Ярмарочный город им и останется.