Ближе смерти и дальше счастья - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 15

— Что ты копаешься?

— Да не помню я, как этот узел вяжут. Наверх, потом вниз или два раза обвить.

— Вот сейчас этот красавчик проснется, он тебе обовьет… два раза.

— Но-но, не дерзи.

Деайним поднял опутанного зверя на закорки, уронил, снова поднял.

— А ты его за хвост, за хвост!

— Не… мешай… тя… желый, мерзавец!

Деайним, шатаясь, дотащил зверя до клетки, брякнул у входа, втолкнул в клетку и привязал к прутьям свободным концом все той же веревки. Только теперь он ослабил лассо. Зверь захрипел, очнулся, придушенно рявкнул и завозился.

— Лежи, лежи, — шептал Деайним из противоположного угла клетки, утирая холодный пот. — Вот умница. Хорошая скотина. Умная. Сожрать меня захотел? Не выйдет, скотинка. Да и вообще насчет сожрать — не обессудь. А напоить тебя я напою. Обещаю.

Деайним закрыл замок, просунув гибкую руку сквозь прутья, опустил ткань и с удовольствием издал вздох облегчения.

— Кто-то кому-то что-то обещал, — напомнила Одри.

Деайним в поисках миски с водой едва не перевернул ее, обмакнул в воду край своего полотнища и выжал зверю в пасть. Вначале тот закашлялся, но вскоре оба отлично приспособились. Деайним поил зверя, ухитряясь свободной рукой чесать ему пузо. Зверь удовлетворенно взрыкивал, обдавая Деайнима своим дыханием.

— Он что, падаль жрет? — не выдержала Одри.

— Потерпишь, — отрезал Деайним.

Зверь утолил жажду и задремал, сердито всхрапывая. Деайним вернулся в свой угол и ухватился за прутья.

— Зачем он Эйлене сдался?

— Для столичного зверинца. Эти красавцы в неволе не размножаются. Уф, ну и кусачий попался!

— Ничего, ты с ним управился. Один вольный зверь другого такого же всегда поймет.

— Это что, намек? Я тоже не размножаюсь в неволе.

Сильный толчок оборвал ответное ехидство. Повозка тронулась.

— Пить, — против воли просила Одри, — пить…

— Ничего, потерпи, — успокаивал ее Деайним. — Скоро приедем. Уже скоро.

Жара стояла оглашенная, даже и по здешним понятиям, Зверь в противоположном углу мерно пованивал. На каждом броске в сторону, на каждой рытвине в ноздри с новой силой устремлялся одуряющий запах.

— И как это дрессировщики терпят? — удивлялся Деайним. На что уж привычен, а и его пробрало. В своем естественном теле Одри бы уже давно сомлела. Деайним же оставался в сознании. И вонь его не берет!

Впрочем, насчет «не берет» — преувеличение. Подташнивало изрядно, и не только от духоты и запаха, но и от немилосердной тряски. Зверь страдательно икал. «Бедняга», — подумал Деайним, имея в виду зверя, Одри и себя зараз.

Не ной, уговаривала себя Одри, прекрати ныть. Да чем ты лучше Рича? Тоже… пассажирка. Превозмогая себя, она принялась представлять себе цветы, птиц, облака. Легкие, нежные, пушистые мысли, вислоухие, как. собаки, веселые, прохладные пузырьки поднимаются со дна бокала и лопаются на губах, парашютики одуванчика щекочут лицо, взлетают, растворяясь в воздухе, тают, как снег…

— Спасибо, дружок Одри, — донеслось до нее.

Зверь уже валялся в обмороке.

— Ничего, мы еще подержимся.

Повозка остановилась. Деайним прислушался.

— У тебя в ушах звенит.

— Нет… да… погоди, слышишь?

Голоса снаружи звучали неразборчиво.

— Выпьем, — выхватывал Деайним слова из разговора. — Вечер… куда он денется… напоить, — при этом слове Деайним судорожно стиснул кулаки, — нет, сначала са… …рло промо… чего ему не сдела… пошли…

Он осторожно раздвинул ткань и просунул нос наружу.

— Слава пресветлой, — шепотом произнес Деайним. — Работнички нам попались — лучше не надо.

Поблизости никого не было. Серовато-белые камни мостовой в закатном свете приобрели золотисто-розовую окраску.

— Приехали.

— Что, уже?

— Тебе еще хочется?

— Нет, спасибо.

Деайним присмотрелся. Действительно никого. Занемевшая рука никак не пролезает сквозь прутья, дрянь эдакая, ведь времени в обрез. Вот-вот сопровождающие промочат глотки и вернутся. Скорей же, скорей, это тебе не на алоте наигрывать, скорей. Спокойно, вмешивается Одри, волнорезом рассекая мысли, главное уже позади. И замок открывается. Прутья клетки раскаленные, замок обжигает, но это ничего, потерпи еще немного, ты же сам мне так думал, потерпи…

— Терплю, — мысленно буркнул Деайним, открывая замок.

Защелкнуть его, выбравшись наружу, оказалось тоже непросто. От свежего воздуха кружилась голова, ноги пьяно расползались.

— А зверь? — с трудом вспомнила Одри.

— О себе подумай. Отдохни, например. О звере без тебя позаботятся.

Деайним обошел клетку, отыскал свои узлы, развязал один из них и потянул за веревку.

Недаром он так старательно вывязывал что-то немыслимое ночью. Узлы развязывались сами, один за другим, веревка шла легко, соскальзывала с прутьев клетки, с когтистых лап, с морды, палка выскочила из пасти, и зверь очнулся. Деайним смотал веревку. Через прутья высунулось ухо с кисточкой.

— Ну нет, — хмыкнул Деайним, старательно задергивая ткань. — Прощай, дружище. Прости, если что не так.

И крупным машистым шагом направился в переулок, по дороге просунув руку за фигурную ограду, сорвал за оградой какой-то плод. По переулку он шел, впиваясь зубами в его еще деревянистую, кисловатую ткань. Опухший язык щипало, горло саднило. Ну и кислятина!

Веточки айкона сонно шипели и потрескивали. Кривые, извилистые и сучковатые ветки напомнили Одри корабль и Руа-Танга.

Руа-Танг и его братья Руа-Рейт и Танги-Лойд (в именословии язычников сам черт ногу сломит) были Деайниму верными друзьями. Руа-Рейт, неграмотный поэт без крупицы вкуса, но обладавший замечательной силой образов, зачастую пошлейших, сидел в Башне за злоехидный поэтический трактат о природе власти, который не назвал бы пристойным даже издатель порнографического журнала. Тем большее хождение имел в Рахатеи, а затем и в Конхалоре помянутый опус.

Мало кто понимал направленность стихотворного памфлета, едва ли ее понимал сам Руа-Рейт, выражавший в нем взгляды не столько свои, сколько Танги-Лойда, политика от сохи, В этих сложностях Руа-Рейт ничего не смыслил. Но люди со смеху помирали от наглых выпадов по адресу Эйлене-Аят.

— Я с ним сидел.

— Где, у язычников?

— Нет, в Башне.

Разъяренная Эйлене послала своих амазонок, и они выкрали святотатца. Акция кошмарная. Руа-Рейт ведь не был ее подданным.

Деайним принялся рассказывать-раздумывать словами, но в этом не было необходимости. Стоило ему упомянуть, как всплыло все воспоминание, события многих и многих дней, спрессованные в долю секунды.

В тот раз Деайним оказался в Башне чисто случайно. Он не знал, выяснила ли уже Эйлене-Аят всю беспочвенность его угрозы, и проверять не хотел. Поэтому сразу решил бежать, не дожидаясь первого допроса. Руа-Рейт, низкорослый, лысый, несмотря на молодость, кружил по камере, в отчаянии заламывая толстенькие ручки. Деайним, наслушавшись его, тоже впал в отчаяние. Безвыходность всегда вызывала в нем прилив силы. Он пресек Руа-Рейтовы метания, встал ему на плечи, дотянулся до решетки воздуховода на потолке и сорвал ее. Чистое безумие. В воздуховод могла пролезть разве только змея средней упитанности. Но Деайним, и раньше никогда не отличавшийся полнотой, в те времена был устрашающе худ. После каторжных работ он сильно раздался в плечах, но высох во всем прочем. Длинный и тощий, как штырь, он еще мог рискнуть. Немыслимо сложив плечи, Деайним таки пропихнулся в воздуховод. Руа-Рейт ухватился за его ноги, последовал за ним и незамедлительно застрял. Деайним сразу заизвивался в обратном направлении. Если утренний обход стражи ознаменуется пятками Руа-Рейта, отчаянно молотящими в воздухе, и его толстой задницей, висящей, как лампа, путь, по которому бежал Деайним, сразу перестанет быть тайной. А ему нужен был запас времени. Деайним скользнул ниже, сильно толкнул Руа-Рейта в плечи и со второй попытки столкнул его, Руа-Рейт на полу поминал индивидуализм Деайнима такими словами, что перед ними даже его поэма выглядела бледно и вяло.