Ближе смерти и дальше счастья - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 11

Около двух лет Деайним проваландался у проклятых вероотступников, предвкушал повышение, но только и довелось, что предвкусить. Эйлене-Аят объявила войну государству, оскорбившему благодать Аят. Деайним волею судеб оказался эмигрантом, но все силы потустороннего мира не сделали бы его наемником. Он вернулся.

Сразу, естественно, дважды дезертир. Из родной армии — и куда — к язычникам! Приговор. Язычники в ту же дудку: когда — во время военных действий! Приговор. Победителей как раз судят. Эйлене-Аят, не нуждавшаяся в живом напоминании об Эйлене-Аэйр, вынесла смертный приговор, но тут пошли волнения в армии. Помилование, хоть и частичное, принесли Деайниму как кофе в постель — прямо на эшафот. Гражданская казнь и пожизненная каторга.

Тут как раз пятнадцатилетней Эйлене-Аят припала охота иметь свою и только свою столицу. Годика три Деайним ее строил. Впоследствии пригодилось. Кто лучше скроется в Конхалоре, кто лучше его знает, чем человек, его построивший? Деайним, еще не выйдя из отупения после эшафота (петлю на шею накидывали даже в случае помилования, мерзость какая), тем не менее прокладывал тайные ходы и размещал укрытия где ни попадя. Просто так, чтоб обмануть надсмотрщиков. О свободе он тогда и не мечтал, но ведь надо иметь цель, не то и опуститься недолго. Целью Деайнима стало провести за нос господ тюремщиков. Он не знал тогда, что строит для себя. На третьем году подобной жизни Эйлене-Аят посетила свою будущую столицу. Увидев ее, Деайним освирепел. На белом облицовочном камне он настрочил послание: или Эйлене-Аят немедленно устроит ему побег, или он тут же всем, всем, всем расскажет о помолвке, и быть ей тогда Эйлене-Аэйр ре-Айним, женой каторжника. И постарался, чтоб путеводный камень попался ей на глаза. Конечно, знай Эйлене то, что знал Деайним, его бы с землей сровняли. Деайним вдвойне блефовал. Во-первых, это Эйлене была уверена, что он женится. Деайним считал, что скорее всего нет. Конечно, Эйлене-Аят прелакомый кусочек, можно и не удержаться в благих намереньях, так что голову на отсечение давать не стоит, но жениться на Эйлене… бр-р. Главное все же в другом. Как только отзвучала формула отречения, как только с головы его сорвали цепочку, он потерял статус взрослого жителя. Он был граждански мертв, А значит, все сделки и договоры рассыпались в прах. В том числе и помолвка. Деайним, отлично подкованный во всех уложениях гражданского и уголовного права, как всякий нормальный каторжник, знал это, Эйлене — нет. Кто сказал, что власть предержащие обязаны знать законы? Так что и дня не прошло, как карета Эйлене-Аят увезла Деайнима от сияющей белизны Конхалора. Деайним для вящей незаметности притулился на полу кареты, в кровь обдирая щеку и ухо о рубины, усеявшие ремни сандалий Эйлене-Аят, и думал, не велика ли цена за свободу — лежать у ног богоподобной Правительницы…

Когда Одри выбралась, она отлично поняла, зачем Деайним ее столкнул. Ощущение полузнакомое. Все же какие-то общие черты есть. Всякий зверь после наслаждения печален. Утомительная печаль наполняла каждый мускул.

— Скотина ты, — беззлобно заметила Одри, массируя свой изрядно побитый и затекший рассудок.

— Но не могу же я при тебе… — смущенно подумал Деайним. Словесная формулировка имела вид «заниматься любовью», но ближе к подсознанию скользнуло растакое определение, что Деайним, даже просто подумав его, покраснел бы, а уж вслух — ни за что. Так он даже на допросах не выражался.

— …можешь и при мне, — с удовольствием подумала Одри. — Это любовью заниматься — дело интимное, а то, о чем ты подумал, можно хоть на главной площади, ничто человеческое в этом не участвует.

Деайним промолчал даже мысленно.

— И впредь в подобных случаях не смей меня никуда спихивать. Тем более без предупреждения.

— Предупреждение — это как? Будь добра, не воспринимай, пожалуйста, я хочу…

— …. — веселилась Одри.

Деайним тотчас представил себе, как он скажет Одри именно эту фразу именно с этим словцом.

Каким-то образом Деайним и Одри уже научились смеяться, не сталкиваясь до мысленных синяков.

— Давай выйдем через другой выход.

Если идти через зал, непременно наткнутся на вчерашнюю девку. Несколько картинок минувшей ночи промелькнули мгновенно, наложенные одна на другую, словно несколько слайдов, — прозрачно, но неразборчиво.

— Ладно. Чтоб ты не смущался.

Хватит. Еще одно слово из этой области, и Деайним окрысится. Тогда мне придется плохо. Но что за бес заставляет меня дразнить его? И ведь мне это нравится. Будь я вовне… нет, все равно это свинство, но сейчас это свинство в квадрате, бедняга же не может спрятать свои мысли за деланным безразличием, мысли — не тело, у них нет лица. Прости меня. Нет, но почему мне это так нравится?

— Подумала бы лучше, как нам выйти из Конхалора незамеченными, — буркнул Деайним. Тут уж был черед Одри смущаться. Напрочь забыла, что и ее мысли столь же прозрачны.

— А в городской стене у тебя тайных ходов нет?

— Есть, но они уже не тайные.

— А если перелезть? — ляпнула Одри, Мысли и чувства Деайнима по этому поводу отлично укладывались у Одри в одну земную фразу: все гениальное просто.

— А ты высоты не боишься?

Одри поежилась.

— Постараюсь тебе не мешать.

Так они и сделали. Впервые в жизни Одри ощутила не страх, а удовольствие высоты. Литая сила жилистого тела Деайнима придала ей уверенности. «На руках носил бы» — всплыло откуда-то — в ней или в нем? Этого они не знали. И думать об этом было некогда. Деайним оттолкнулся и прыгнул с четырехметровой высоты вниз, в полете успел расслабить мускулы и упал мягко, по всем правилам.

— Пошли отсюда, — сказал он вслух.

Два часа, отделявшие прыжок от рассвета, принесли им сомнительное отдохновение. Спали Деайним и Одри относительно, просыпаясь от каждого звука. Даже снов увидеть не успели. Их заторможенно-раскованные рассудки плыли по реальности, как бочки по воде, покачиваясь и не погружаясь слишком глубоко.

Деайним тем не менее решил заняться делом. У Одри вся усталость прошла, до того ей стало интересно. Из сапожного кармана Деайним достал лезвие ножа, рукоятью которого оказалась пряжка, скрепляющая на спине полотнище. Раскрыв подкладку боевого корсета, Деайним извлек тетиву, затем еще одну и принялся изготовлять некое подобие арбалета. В мыслях Одри промелькнуло нечто вроде стола с выдвижными ящиками и тайничками («Сколько же у него повсюду понапихано…»). Деайнима сравнение позабавило, он фыркнул, отвлекся от работы и незамедлительно порезал левую руку ножом. Неглубоко, но рана обильно закровоточила.

— Будешь еще отвлекать — стукну, — пообещал он.

— Но я же стараюсь. Можно подумать, у меня твоя рука не болит.

— Ну так будет вдвойне больно, — пообещал Деайним, оторвав тряпку от полотнища зубами и закрутив повязку. — Отлуплю до синяков.

Это он сформулировал по-английски. Beat you black and blue. Откуда? Ну ясно. Рич. Его любимая формулировочка, никогда не претворенная в действительность. Это из мертвого Рича. Кстати, почему по-английски? Говорил-то он, естественно, на этом языке. А думал?

— А он не итальянец, — нехотя сообщил Деайним, все еще возясь с повязкой. — Его настоящее имя Ричард Кейт Стентон.

По-нят-но. Ричард Кейт Стентон, вот как.

Имя было знакомо Одри. Сколько же лет было тогдашней школьнице — десять? Двенадцать? А вот поди же ты — запомнилась ей та трансляция, да еще и с именами, оказывается. Странные шутки иногда шутит память. Теперь, когда названо имя, из глубин ее всплыло и лицо — почти мальчишеское лицо с насмерть перепуганными черными глазами… а ведь до сих пор Одри ни разу не казалось, будто она где-то видела Рича и раньше. Конечно, не казалось — а ты попробуй узнай бледного от ужаса мальчишку-задохлика в великолепном загорелом парне с белозубой улыбкой! Это теперь сходство очевидно… теперь, когда Одри вспомнила, как складывала со скуки бумажных птичек и собачек, созерцая в стареньком школьном терминале занудную нравоучительную передачу. Вся история и выеденного яйца не стоила, но судебный процесс транслировали по всей общеобразовательной сети — школьникам, надо понимать, в назидание. Пусть знают, что случается с теми, кто ведет себя нехорошо, невзирая на все заботы педагогов. Не с маньяками, не с убийцами, не с гангстерами — с такими же подростками, как и сами зрители. Разумеется, если эти подростки нарушают закон.