Ближе смерти и дальше счастья - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 1

Ближе смерти и дальше счастья

— Да, в общем, умер, — произнес врач.

Интересно, а как можно умереть частично? В одной фразе содержалось много нелепостей, но в первый момент она заметила только эту. То, что он, в общем, умер, до нее дошло чуть позже.

Одри Брентон, чтоб скрыть неуместную искорку веселья во взгляде, уставилась на что попало. Какой яркий контраст между белизной простыни и смуглой рукой Счастливчика. Рука выглядит совсем мягкой и теплой, слишком живой для умершего.

— Нет, в этом смысле, безусловно, нет, — заверил Одри врач, поняв ее недоумение. — Конечно, он еще будет долго, долго вегетировать вот так. Лет пятьдесят, а то и семьдесят.

Вегетировать? Рич? Счастливчик Рич?

— Но из коматозного состояния он уже никогда не выйдет. Он умер не здесь, если так можно выразиться. Он умер там, где выполнял свою миссию. Его психика, можно сказать, мертва.

Когда человек месяц не вставал с места, странно слышать, что он умер не здесь.

Стоп. Умер?

— Так не бывает, — отрезала Одри. — Не морочьте мне голову. За этот вызов вы мне еще ответите. Господи, а я-то думала…

— Милая Одри, — ответил врач, — я вполне вас понимаю. Но, знаете ли, именно это и произошло.

Вот только теперь Одри оценила запинающуюся речь врача. Его бесконечные «знаете ли», «в общем» и прочие словечки, совершенно ему не свойственные. И, как ни странно, именно эта мелочь и убедила ее в том, что трагедия все же состоялась.

Но ведь невероятная. Смерть такого рода попросту исключена из пределов возможного. Агент может умереть здесь. Если откажет аппаратура, поддерживающая при жизни тело, чья психика находится в каком-нибудь носителе на другой планете… в принципе возможно, хотя за последние сорок лет ни разу не случалось. Но это на языке Управления — «смерть здесь», а там, в чужом теле, в чужих мирах, живой разум покойного наблюдателя исправно работал, и проблема возникала лишь по окончании работы: куда его девать? Естественно, эти разумы работали беспрерывно, отправляясь с одной планеты на другую без отпуска. Работа у наблюдателей и так нервная, к чему еще и сообщать, что ты уже давно почил в бозе? На жаргоне Управления такие разумы назывались «летучими голландцами». Вот уже сорок лет, как ко всей механике прибавилась еще одна страховка: стоило чему-нибудь из аппаратуры жизнеобеспечения сломаться, перегреться или претерпеть еще что-нибудь непотребное, как миссия оканчивалась, и компьютер тут же возвращал разум агента в его естественное тело. Это тоже был жаргон Управления — «естественное тело». Правда, подсознательный страх вытравить не так-то легко, один из «голландцев» был еще жив, и любой сотрудник, получавший два направления подряд без возвращения хотя бы на денек в естественное тело, боялся, уж не стал ли он очередным «голландцем». Но это — «смерть здесь».

А вот «смерть там» была практически невозможна. Об этом позаботились еще при самых первых опытах более ста лет назад. Мало ли в кого могут забросить твою психику? Может, этот субъект как раз намыливает петельку, а тебе что же — помирать с ним за компанию? Одно слово — носитель. Вот потому-то смерть носителя автоматически возвращала агента в «естественное тело». Более того. Агентов-наблюдателей отбирали по принципу абсолютной психической устойчивости. Так-то оно так. Но если в незапамятные времена говаривали «раз в год и палка стреляет», то применительно к Управлению старая мудрость гласила: «раз в жизни и наблюдатель может спятить». В этом случае всемогущая система также гарантировала возврат. Да что там — спятить, малейшая депрессия, и та замыкала контакт, и агент, не успевший даже осознать толком свой душевный кризис, возвращался в привычный мир.

За всю историю Управления такого случая не было. Счастливчик Рич не шутил, говоря Одри, что профессия наблюдателя самая безопасная из всех романтичных и самая романтичная из всех безопасных. Смерть носителя — возврат. Дефект аппаратуры — возврат. Задумаешься о мировых проблемах с тоской — возврат.

Но разум Счастливчика Рича пережил нечто невозвратимое. Рич мертв. Первый агент, «умерший там».

— Что теперь будет? — тихо спросила Одри. Нелепый вопрос, но еще нелепей было бы спросить «а как это могло случиться?». Ясно же, что ответа не последует.

Врач пожал плечами.

— Не знаю. По закону, пока его тело… м-м-м… ну, словом, пока не наступила «смерть здесь», он должен существовать. Конечно, если вы хотите, его можно перевести в резерв для… э-э-э… вы понимаете меня…

Еще бы не понять. Представив себе чужой разум в теле, с которым она провела не одну ночь, Одри чуть не сомлела.

— Мне бы не хотелось, — ответила она, тоже избегая прямых формулировок.

— Вот видите.

Одри видела только одно. Мраморно-неподвижную белизну простыни, на которую месяц назад лег Рикардо. Складкам, однажды замятым этой смуглой тяжестью, суждено пребывать именно такими. Его тело будет лежать здесь, пока не умрет и оно. Стеклянный колпак никогда не сдвинется. Идеальный памятник. Одри не испытывала горя. Возможно, оно придет потом.

— Мы не знаем, как это случилось, — говорил ей начальник, аккуратно вымарывая из графика запись «Рикардо Стекки». — И потом, Счастливчик не закончил свою работу. Вы, конечно, можете отказаться.

— Зачем? — пожала плечами Одри. — Я ведь сама напросилась.

— А вы уверены, что переход пройдет нормально?

Одри удивленно воззрилась на начальника.

— Вы же знаете систему страховки. Душевнобольные не переходят. Два часа машинного времени, потраченного впустую, и все.

— Но с чего вы взяли…

— У нормальных людей, — вполне серьезно произнес начальник, — присутствует инстинкт самосохранения. Мы ведь так и не знаем, что там случилось, И упрекнуть их не в чем. «Смерть там» — кто хочешь испугается. А вы напрашиваетесь сами. Может, не стоит терзать компьютер понапрасну?

Шутит, конечно.

Одри хрустнула пальцами. Совершенно нет чувства юмора у человека. Шутит он очень неуклюже и только в самых критических ситуациях. Из этой потуги на остроумие сам собой напрашивается вывод о том, насколько нешуточная ситуация сложилась в отделе.

Что-то, с чем столкнулся Рич. Грозное. Непонятное. Неведомое.

— Это пройдет, — медленно произнесла Одри. — Один случай на миллиард. Он не может повториться! Все это очень скоро забудется, вот увидите.

Как будто Рикардо никогда и не было. Приснился, например. Ей — легко говорить. Они собирались сыграть свадьбу, когда Рич вернется. Приснился. Сны наяву. Рич улыбается. Он вернулся из очень важного перехода, и ему присвоили разряд старшего наблюдателя. По этому случаю его смуглое тело облачено в форменную одежду. Белое ему очень идет. Мраморно-белые простыни… Ночь перед экзаменом. Чертовски хочется спать. Она засыпает на каждом слове. Рич трясет ее за плечи. Она невнятно бормочет основы психотехники и снова проваливается в сон, Рич откидывается на подушку. Крахмальные простыни под его тяжестью чуть слышно хрустят и замирают. Белые крахмальные простыни в переходном отсеке.,. Ее первый переход и первое возвращение. Ее рассудок уже отвык от земных реалий. Какое наслаждение — впитывать знакомые звуки, образы. Рич сидит напротив. Его загорелые руки спокойно лежат на белой скатерти. На белой… Сны, только сны. Стекки вспоминается, как сон. Смутно, отрывочно. Сон не хороший и не плохой. Никакой.

Как можно быть такой бессердечной?

Притом настолько, чтобы не задать себе этот вопрос?

Об этом Одри себя так и не спросила. Взамен она мысленно поклялась узнать любой ценой, что же случилось «там». Отчего Рикардо Стекки по прозвищу Счастливчик навсегда останется на белой простыне.

Одри времени даром не теряла. Едва получив направление на переход, она вернулась в аппаратный блок. Там она отыскала свободный терминал. На экране мерцала обычная комбинация букв и цифр. Никаких тебе заставок, никаких картинок, звуков, никакого плеска воды и запаха леса. Ничего, способного отвлечь внимание агента.