Искусство предавать - Раткевич Сергей - Страница 26

— Сэр Хьюго, — сквозь слезы спросила герцогиня, — чему вы учите моего сына?

— Как чему? Быть герцогом Олдвиком! — усмехнулся его светлость герцог Олдвик. — И не повторять моих ошибок, — добавил он чуть погодя. — Так и запомни, сынок — сразу в голову и никаких, правильно дядя Хью говорит!

«Какой же ты христианин и какой же ты священник, если господь посылает тебе в испытание чудо, а ты не знаешь, как этим чудом распорядиться!» — думал старенький замковый священник, глядя на закрывшуюся дверь исповедальни.

— Я буду за тебя молиться, сын мой! — шепотом повторил он свои последние слова.

А началось все досадно.

— Святой отец, примите мою исповедь!

Старенький замковый священник недовольно поморщился. Потом вздохнул. Опять этот несносный коротышка. Видит бог, он неплохой парень, да и грехов за ним особых не водится, вот только если бы он еще не рассказывал о своих мелких грешках и плутнях так, что просто напополам от смеха разорваться можно. Шут, прости его господи! А священнику на исповеди смеяться никак нельзя. Грех это. Куда больший, чем все плутни этого несчастного шута. Вот и приходится терпеть, кусая губы, а потом собственный грех замаливать.

— Пойдем в исповедальню, сын мой.

Священник ожидал, что его вновь начнут смешить, но то, что произошло, было совсем не смешно и даже где-то как-то страшно. Узнать в мгновение ока, что веселый коротышка, герцогский шут, лекарь и все такое прочее, совсем не шут, не христианин и даже не человек вовсе. Шпион. Язычник. Гном.

Такое, знаете ли, даже уповая на господа, перенести сложно.

А теперь он хочет окреститься, этот самозванец. Взаправду, а не по долгу своей шпионской службы. Эти слухи про него и вертихвостку Полли — действительно правда. И он хочет на ней жениться. Даже испросил дозволения герцога. Вот только браки заключаются на небесах. Даже гном это понял. Верит ли он в бога? Да разве он пришел бы сюда, когда б не верил? А его шпионская деятельность… да разве не ко благу хранимой господом Олбарии она направлена? Это, конечно, он так говорит. Но ведь не лжет, зараза, прости господи!

Гном не солгал ни разу. За долгие годы службы старенький священник научился чувствовать такие вещи. И что с того, что гнома привела к богу женщина? Воистину, пути господни неисповедимы. А если смотреть на вещи шире, то его привела к господу — любовь. Осталось понять, чего хочет бог, хотя это и так, кажется, ясно. Окрестить его тайно, да молиться за успех всех его благих начинаний. Да чтоб господь не попустил его до дурного.

«Я буду за тебя молиться, сын мой!»

Осень — это не только фантастическое кружево золотых листьев. Это еще и время сбора урожая, а значит, и оплаты счетов. Время, когда усатый трактирщик мокрой тряпкой стирает со своей долговой доски выпитые кружки пива и съеденные обеды. Время, когда женятся, потому что появилась, наконец, возможность как следует отпраздновать это достославное событие. Время, когда устраиваются массовые загулы с драками, танцы с песнями и пьянки с потасовками. Теперь уже можно, подбитый глаз, равно как и оттоптанные в хороводе ноги, не помешают работе.

Все предыдущие осени были для Шарца всего лишь порой золотых листьев. Эта осень была не похожа на предыдущие. А все потому, что у молодого врача Хьюго Одделла наконец наладилась какая-никакая практика. Первых больных к нему привел старый доктор Спетт. Личного врача его светлости знали и уважали многие, и уж если он говорит, что от этого коротышки есть толк, значит, и в самом деле есть, доктор Грегори Спетт зря не скажет. Следующую группу привели те, кому понравилось лечиться у молодого доктора Хью. Остальных привели слухи. Их оказалось даже несколько больше, чем доктор Хьюго смел надеяться. Безусловно, он был счастлив.

Очень скоро Хью понял, что это герцог в состоянии ежемесячно платить ему жалованье, да еще и деньгами. Большинство его пациентов обещали расплатиться не раньше осени, да еще и чем-то странным, под загадочным прозванием «натура». Знал бы несчастный молодой доктор, что эта самая натура означает — лечил бы всех бесплатно и горя не знал. Впрочем, ему так нравилось лечить, он был так счастлив, что ему доверились, что у него получается, он был в таком восторге от каждого больного, ставшего здоровым, что лечил всех подряд, не слишком задумываясь о последствиях и не слишком вслушиваясь в осенние посулы своих пациентов. Вылечил кого — и ладно. Пообещал тот расплатиться — и спасибо. Вот когда сможет, тогда и расплатится. Что ж он — виноват, что у него денег сейчас нет? И что ж теперь, сидеть и ждать, пока у пациента деньги появятся? Так ведь он раньше того от болезни помрет. А мертвые денег не зарабатывают. Да к тому ж, если так сидеть и платы ждать, того и гляди, работать разучишься, и за что тебе тогда платить? Врачебное мастерство, оно, как и прочие, каждодневного упражнения требует. Тот не врач, кто раз в месяц за большие деньги лечит. Чем такому доверяться, лучше на те деньги хороший гроб купить, а еще лучше найти врача попроще, который не за деньги, за совесть трудится. И каждый день… каждый день…

Хьюго весь год трудился не покладая рук. Расплата наступила осенью.

Когда какой-то незнакомец, чуть не до полу кланяясь «господину лекарю», поднес ему корзину яиц, он еще ничего не понял, а яйцам простодушно обрадовался. Яичницу он обожал. Вот только на кухне герцога далеко не каждый день ее готовили. Потому что не на одной ведь яичнице свет клином сошелся, объясняла Хью главная повариха герцога. Ну это как для кого, хотелось сказать ему, но он только вздыхал и соглашался. Просить для себя чего-то сверх положенного Хьюго стеснялся. Про него и без того болтают, что он любимчик милорда, так неужто еще и пользоваться этим? А теперь ни у кого ничего просить не нужно! Теперь он может есть яичницу хоть каждый день, благо готовить ее научился еще в бытность свою студентом. Хорошо-то как!

Потом на него буквально обрушился продуктовый ливень. Он был ошарашен и сбит с ног мукой, крупой и творогом, маслом, медом и ягодами, грибами и сушеными кореньями, пирогами, копчеными окороками и колбасами, луком, чесноком и репой, горохом и бобами. А кроме продуктов, ему тащили горшки и корзины, деревянные ложки и свечи, нитки и куски домотканого полотна. Кузнец, страшно гордый своей работой, принес новенький ланцет.

— Не хуже гномской стали! — похвастал он.

Хьюго принял ланцет, рассыпавшись в благодарностях, а петрийский разведчик Шарц вздохнул и подумал, что, пожалуй, все же взял бы господина кузнеца себе в ученики — глядишь, лет через пятьдесят тот и впрямь научился бы делать «не хуже гномской стали», некие задатки у него к этому все же были. Кузнецов «ланцет» он приспособил очинять перья. Тоже ведь нужное дело.

Что делать с остальным добром, Хьюго совершенно не представлял. А Полли, как назло, отлучилась по распоряжению миледи, оставив его один на один со всем этим кошмаром.

«Уж она-то догадалась бы, что и куда!» — в который раз тоскливо подумал он.

Точно такие же дары, причем в куда большем объеме, приносились и милорду герцогу. Вот только доставляемое герцогу слуги мигом подхватывали и уносили куда-то в бездонное чрево замка. То, что приносилось несчастному доктору Хьюго Одделлу, сваливалось огромной грудой посреди замкового двора. Эта груда все росла и росла, начиная напоминать не то сказочное чудовище, не то всамделишную гору.

«Вот так и началась Петрия!» — с отчетливой сумасшедшинкой подумал Хьюго.

Бесспорно, слуги знали, что делать со всем этим ужасом, но они, неоднократно послужившие мишенями для его ехидных шуточек, теперь в свою очередь потешались над ним и его растерянностью. А еще сэр рыцарь!

И это было только начало. Полный кошмар начался с того, что какой-то седенький дедок подвел ему на веревке козу, пояснив, что она замечательно доится, и удалился раньше, чем Хьюго успел поведать почтенному старцу, что понятия не имеет, как доить эту самую козу, равно как и всех прочих живых существ во вселенной. Пока он размышлял над тем, что же ему теперь делать, выяснилось, что коза не только замечательно доится, но еще и замечательно кусается. Причем очень-очень больно. Логичнее было бы предположить, что коза должна бодаться, вон какие рога себе отрастила! Но она почему-то кусалась.