Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 53

А свою судьбу надо принимать. Отнимая одно, она дает другое. Если бороться с ее волей и тянуться за тем, что она от тебя отстраняет, ты и цели не достигнешь, и потеряешь те дары, которые она готова тебе вручить взамен отнятого.

– Так значит, я… пойду? – Младина встала на неверные ноги и покачнулась. Ясно было, что здесь ей больше делать нечего. – Пойду я… да?

Сейчас ей хотелось спрятаться от всех и попытаться как-то сложить в кучу обломки разбитого мира. Осознать заново, кто она есть такая.

– Ступай, – со вздохом позволила ей за всех Лебедица. – Да кланяйся ей там. Скажи, мы ее уважаем и зла не желаем, но коли так вышло, держать тебя в роду не можем больше. Да мы свое слово сдержали, выкормили тебя, вырастили, чему смогли, научили. Теперь пусть она дальше тебя учит ремеслу своему… Ты уже взрослая, помощница ей будешь.

«И наследница!» – мысленно закончила Младина.

Все, что было раньше, отодвинулось вдруг так далеко, что она уже и не могла разглядеть свою прошлую, привычную жизнь. От этого было пусто и очень легко. Наверное, так чувствует себя душа, сбросив груз смертного тела и теряя все радости и горести земной жизни.

И среди расступившейся толпы Младина пошла прочь из святилища. Бебреница сделала легкое движение, будто хотела ее удержать или хотя бы обнять на прощание – ведь целых шестнадцать лет она числила эту девочку среди своих родных детей, кормила когда-то своим молоком и сама почти забыла, что ей когда-то положили ее на руки, рожденную другой. Но осталась на месте. За выросшей девочкой пришли иные «родичи», обитатели Навьего мира. Ей больше не было места среди обычных людей.

***

Лес… кругом лес. Он обтекал ее, как вода, неохотно расступаясь, когда она делала шаг вперед, и снова смыкаясь за спиной. Младина давно сбилась с дороги и не знала, куда идет. Но ей было все равно. Она шла через свой новый мир, единственное, что осталось ей в жизни, она погрузилась в него с головой, отдавшись своей судьбе. Нави да игрецы отметили ее до рождения, как сказала Лебедица. Что им еще от нее нужно? «Ну, вот она я, – мысленно твердила Младина, сама не зная, к кому обращается. – Ешьте меня».

Лес предзимья, когда листья уже все облетели, но снег еще не лег, казался преддверием Мариного владения. Дух стылой дебри, влажной коры, палой листвы пропитал ее насквозь, казалось, навсегда вытравив запах дыма, хлеба, человеческого жилья. Остановившись и закрыв глаза, Младина пыталась и из души вытравить воспоминание о простой человеческой жизни, надеясь, что тогда пройдет эта мучительная боль разрыва.

Вспомнив Путима и Бебреницу, она принималась плакать, будто внезапно осиротела. Платок давно промок насквозь, и она вытирала нос клочками мягкого отсыревшего мха. Эти добрые люди живы, но они ей больше не родители. Младина ощущала такую же режущую боль, как если бы мать и отец разом утонули. Никто здесь не слышал ее, и она рыдала в голос, хрипло и надрывисто. Семья, род Заломичей – она потеряла их, всех людей, составлявших ее мир, как будто Залом-городок взял да и провалился сквозь землю! Ее мать – Угляна, эта странная неразговорчивая женщина. Когда-нибудь она привыкнет к этой мысли, но никогда не полюбит ее так, как Бебреницу, которая за все шестнадцать лет не дала Младине даже заподозрить, что она ей не родная дочь.

Конечно, она им и не совсем чужая. Путиму она двоюродная сестра, и связь общей крови, общих предков между ними сохранится. Но и только. Всего остального, что уже было так близко и все равно что лежало перед ней на блюде – свадьба, муж, дети – исчезло, растаяло, как пустая блажь. Она покинула родительский дом, но новым ее родом будут игрецы и нави.

И ведь они, нави, ее предупреждали! Когда она весной пришла глухой ночью в избушку Угляны – свой истинный родной дом, как оказалось! – его невидимые обитатели ничего от нее не скрыли. «Не для тебя все женские работы – не колосья ты будешь жать, а жизни человеческие подсекать острым серебряным серпом. И не та тебе сестра, что носит воду от реки, а та, что души младенческие достает из облачного колодца и в белый свет выпускает…»

Внезапно Младина обнаружила, что уже довольно давно стоит, опустив руки и застыв, будто березка. А, да. Она остановилась, потому что не знает, как пройти. Тропу она давно потеряла, и теперь перед ней целый завал из обрушенных бурей стволов. Она уже так устала пробираться без тропы, что просто не может решить, где его обходить – через вон те елочки, плотно сомкнувшие колючие плечи, или высокие кочки, между которыми вполне может быть вода. Ноги и так уже мокрые… но не все ли равно?

Темнеет. Проворная осенняя ночь придет уже совсем скоро. Ей не выбраться, она останется в глухой чаще навсегда, как вот этот сухой кустик черники, как вот эти рыжие кусочки сосновой коры. Лес поглотит ее… он всегда этого хотел.

Ощутив, как сильно устала, Младина села прямо там, где стояла. А потом почувствовала, как что-то легонько ткнулось сзади в шею под платком. Она вздрогнула от неожиданности и обернулась; щеки коснулось нечто холодное и влажное. Повеяло запахом зверя: рядом стояла уже знакомая белая волчица.

Теперь Младина не испугалась. Перед ней была она сама из того страшного сна. Спасая Веснавку от бойников, она сама и была этой белой желтоглазой волчицей. Или все это делала волчица, а ей только снилось? Она не знала, но уже не боялась ее.

– Ты пришла… – Младина подняла руку и погладила зверя по загривку.

Волчица лизнула ее в щеку, желая утешить. Тогда Младина обняла ее за шею, как собаку, и прижалась к ней головой. Было чувство, что этот странный зверь, невесть откуда появляющийся в трудные мгновения, – единственный ее друг на свете, единственное близкое существо.

Волчица потерлась головой о ее плечо, тихонько проскулила. Потом взяла зубами за рукав и несильно потянула. Вставай!

Младина вздохнула, поднялась на ноги и отряхнула подол. Волчица права. От судьбы не уйдешь, и нечего тут сидеть до самой ночи. Надо идти.

Выпустив ее рукав, волчица потрусила куда-то вправо. Оглянулась: иди же за мной! Младина покорно кивнула и двинулась следом.

Она не удивилась бы, если бы волчица привела ее к избушке лунной женщины. Но пришли они в конце концов, уже в густых сумерках, к Угляне. Когда впереди показалась знакомая изба, волчица остановилась и села: дескать, дальше иди сама.

– Спасибо, что проводила, – со вздохом поблагодарила Младина. – Без тебя я и к утру бы не дошла.

Волчица осталась сидеть, а Младина направилась к двери. Постучала. Стучать пришлось не один раз: видимо, Угляна в такую пору не ждала гостей.

– Кто там? – наконец раздалось изнутри.

– Это я, Младина, – отозвалась девушка.

Угляна открыла и воззрилась на нее в изумлении:

– Ты чего на ночь глядя прибрела? Случилось что?

– Случилось… – уныло ответила Младина.

– Ну, заходи.

Угляна пропустила ее в избу, и Младина села на лавку. Внутри было тепло, и она сразу ощутила, что не просто замерзла, а вся пропиталась лесным диким духом, до самых костей.

– Раздевайся, сейчас горячего налью, – пригласила Угляна. – Домой-то уж не пойдешь сегодня, ночь на дворе. Или есть хочешь? Каши дать?

Младина покачала головой, на опухшие глаза снова навернулись слезы. Домой она не пойдет – ни сегодня, ни завтра. Нет у нее больше другого дома.

– Я… к тебе… насовсем… – с трудом выговорила она, борясь с рыданием.

Да и что рассказывать? Угляна ведь сама все знает! Сама должна понять, что ее отданная дочь вернулась! Воротилась в родной дом, чтобы здесь остаться.

Она смотрела на Угляну и пыталась осознать, что это – ее мать. Найти в себе хоть каплю дочерней любви. И не могла – это по-прежнему была Угляна, волхвита. Живущая в лесу чужая и пугающая своей отстраненностью женщина.

И внешнего сходства между ними никакого. У волхвиты лицо какое-то костистое, с острыми чертами, с угольно-черными бровями. И выражение отрешенно-беспокойное. Еле-еле можно разглядеть остатки той красоты, за которую ее полюбил и Хотила, и Паморок, причина всех ее бед. И ростом она вон какая – длинная, худая. А у самой Младины рост ниже среднего, брови темные, но мягкие, пушистые русые волосы, нежный очерк лица… Никакого сходства. Наверное, в Хотилу она пошла…