Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 15

– Ой, страшно небось, да? – Не такая вредная Капелица схватила Младину за руку. – И с сестрами-то страшно, а одной… я бы умерла!

– Но почему я должна идти одна? – Младина подошла к матери. – Угляна тебе не говорила?

– Не говорила. – Соловушка покачала головой, тут же отведя глаза.

Но Младина видела, что мать все же знает ответ. И взгляд, которым они обменялись с Муравицей, это подтверждал.

Они знают. Но не хотят сказать.

– Умна ты и ловка, не в пример сестрам! – Муравица улыбнулась и потрепала ее по плечу. – Одна справишься, вот она и решила. Не бойся. Никому там ничего худого не делалось, а тебе и подавно.

– Но почему мне – и подавно?

Мать и тетка опять переглянулись.

– Потому! – отрезала Муравица. – Может, как раз завтра все и узнаешь.

И опять выразительно посмотрела на мать. Та вздохнула и опустила глаза.

Остаток дня Младина не знала покоя, а Муравица отогнала всех от нее, велев не приставать и дать подготовиться в походу в лес. Ибо Младине, по указанию Угляны, не далее как в ближайшие сутки предстояло одно из важнейших событий в жизни девушки перед замужеством – «поход в лес», то есть посвящение в невесты. На Сеже оно проходило в неделю Вешних Дедов, чтобы на следующих за этим Ярилиных праздниках посвященная была принята в круг невест. Иной раз уже на Купалу новоиспеченная невеста переходила в жены, иной раз ждала до осени, если между родами было уговорено играть свадьбы после уборки урожая. На Купалу парни уводили невест, если как раз некому было жать и срочно требовались женские рабочие руки.

Но о том, что будет после посвящения, то есть о женихах и свадьбах, Младине сейчас не думалось. Почему она должна идти отдельно от сестер – ее ждет нечто особенное? Родов много, а волхвита единственная, поэтому будущие невесты каждого рода приходили к ней всем скопом, иначе за седмицу Вешних Дедов не успеть. И если ей велено прийти одной, не значит ли это, что ее ждет иная участь, не та, что остальных? Теперь Младина уже не могла закрывать глаза на то, что с ней происходит нечто необычное. Почему она стала видеть, слышать, чувствовать столько такого, о чем другие не подозревают? И, наверное, Угляна знает, что с ней происходит.

Ой! Уж не «волховской недуг» ли ее мучает? От этой мысли мороз продрал по коже, на глазах от испуга выступили слезы, и Младина встала, безотчетно сделала несколько быстрых шагов, будто хотела убежать от этой участи. Бывает, что духи сами выбирают человека себе на служение и овладевают им против воли. Избавиться от них невозможно – даже если и удастся отогнать, толку и смысла в жизни такого человека все равно не будет, исчахнет от тоски и пустоты – ни работа, ни семья, ни еда, ни отдых и веселье не пойдут впрок. Такому человеку одна дорога – в волхвиты. В лес… Как Угляна… О чуры, да неужели ее, Младину, избрали духи? И она станет новой сежанской волхвитой после Угляны, поселится в старой избе-развалюхе… не будет у нее ни мужа, ни детей… ничего… Ни любви, ни привета, только боязливое уважение бывших родичей… О нет!

Младина с трудом удержалась от желания разрыдаться навзрыд, побежать к матери, зарыться, как в детстве, ей в передник и там найти спасение от всех мыслимых бед. Слезами горю не поможешь. Но ведь иного объяснения и правда нет! Давно… с Ладиного дня, с того часа, когда сжигали старуху Марену, она ощущает в себе это необычное. Уже нельзя сказать, что ей померещилось, надо смотреть правде в глаза. И…

Неужели ей придется уйти в лес навсегда! Неужели она не вернется от волхвиты, станет ее выученицей и преемницей, и напрасно Леденичи надеются взять ее в невестки… А она еще на Данемила давеча поглядывала! Ах, что Данемил, сейчас Младина с радостью пошла бы за лопоухого Вьяла, только бы стать молодухой, как все, хлопотать у печи, накрывать мужу на стол, как придет с поля, вынашивать и рожать детей… Захотелось вцепиться в скамью, в дверной косяк, будто невидимый вихрь грозил унести ее из родной избы в неведомые дали – а ведь почти так и было. Но от судьбы не увернешься, не спрячешься. И захотелось, чтобы поскорее настал вечер, поскорее пойти к Угляне и узнать наконец свою участь – все что угодно лучше этой неизвестности!

Она побоялась даже поделиться с матерью или отцом, чтобы не увидеть в их глазах подтверждения своим догадкам. Наверное, и они заметили, что происходит с их второй дочерью. Мать точно что-то знает… Мелькнула мысль о бабке Лебедице, главной наставнице во всех женских делах, об отце – Младина привыкла всегда полагаться на него и искать защиты от любой беды. Но сдержала желание побежать искать его, чтобы все немедленно выложить, попросить науки, совета, помощи, защиты… Если ей судьба стать волхвитой, отец не поможет, это ему не по силам. И вид его горя сделает ее участь еще тяжелее.

Понимая это, Младина провела остаток дня, прячась по разным углам, как больное животное, чтобы как можно меньше попадаться родичам на глаза. И ушла из дому, едва солнце стало клониться к закату, так и не повидав отца и старших мужчин. Мать, Муравица, бабка провожали ее молча.

Идти предстояло долго, поэтому Младина снарядилась как следует: повязала голову теплым платком, надела вязаные шерстяные высокие чулки, праздничную шушку из белого сукна с полосками красной тканой тесьмы на вороте и рукавах. Пряжу для чулок и для тесьмы красили корнем травы марены – его отвар имеет цвет запекшейся крови, поэтому и трава и названа в честь богини смерти. С собой она взяла узелок, где был небольшой горшок, слепленный ее руками – этому искусству девочки обучаются задолго до того, как соберутся в лес.

Ближе к вечеру посвежело, дул ветер, шевелил ветви берез, покрытых первой листвой. И почему-то от этого шума Младина необычайно отчетливо ощущала, что она в лесу одна. Такое и раньше нередко случалось, но почему-то именно сегодня казалось, что сам этот березовый шум лежит между нею и прочими людьми, будто горы высокие и реки быстрые.

Куда идти, она знала и не боялась сбиться в темноте, которая вскоре должна была наступить. Младина вообще не боялась дороги и даже того неизвестного, что ждало ее в избушке Угляны. О чуры, только бы ее ждало все то, через что в свое время прошла и мать, и Муравица, и бабка Лебедица, будучи молодой невестой, полной обычных надежд и ожиданий. Если это то же, что у всех, то Младина справится. На павечерницах она всегда была не из последних – умела «и прясть, и ткать, и узоры брать»*. И стряпать она умеет – самое простое, блины да кашу, чему учат девушек, а прочим хитростям обучит свекровь и старшие невестки, чтобы муж получал за столом все то, к чему привык с детства.

*Брать узоры – ткать браное, то есть узорное полотно, что делает путем выбирания определенных нитей основы. (Прим. авт.)

Пожалуй, в чем-то хорошо, что она идет одна. Будь тут сейчас сестры, стоял бы сплошной писк и визг. «Отдашных девок» у Заломичей в этом году было аж девять голов, но Веснояра, Лебедь и Домашка уже ходили в лес в прошлые годы, значит, остается шесть. Сейчас шептались бы, боязливо оглядываясь, уверяли, что вон за тем кустом волк, а вон там – леший, подзадоривали друг друга, разжигая взаимно страх и неуверенность. Но Младина чувствовала, что давно переросла эти детские глупости – когда только успела? Страшило лишь то, что ждало в конце пути, если Угляна знает о ее «волховском недуге».

Постепенно темнело, наступил час, когда вечерняя тьма и дневной свет находятся в равновесии – еще все видно, но уже не светло. В этот самый час Младина вышла к оврагу: он разделял нынешнее поле, которое на днях предстояло засевать рожью, второго года, уже вспаханное, и лядину десятилетней давности. Встав на гребень оврага, она вдруг увидела внизу, прямо на тропе, страховидную фигуру – вздрогнула в первый миг от неожиданности, но тут же взяла себя в руки. А было чего испугаться – неизвестное существо было ростом с человека и стояло на двух ногах, но было покрыто большой волчьей шкурой, а на голове его щерилась зубастая волчья пасть. Руку с высоким посохом человек-волк держал на отлете, преграждая Младине путь через овраг. Сумерки, особенно густые на дне оврага – будто темнота понемногу росла из-под земли и уже заполнила наиболее низкие места, – не позволяли рассмотреть его подробнее, и он казался какой-то темной, угрожающей громадой.