В Иродовой Бездне (книга 3) - Грачев Юрий Сергеевич - Страница 2

Отец, сидя за столом, погладил свой большой лоб:

– После революции врачей не хватало, и мне несколько раз предлагали поступить в вуз и окончить его. К этому создавались все условия, но, знаешь, я, размышляя, молился и — отказался учиться.

– Почему же, папа?— с удивлением спросил Лева.

– Были три причины,– пояснил отец.– Первая: работой хотя я был и очень занят, я уделял все свободное время делу Евангелия. Я не только нес в нашей общине служение диакона, посещал духовно и телесно больных, проповедовал в собрании и участвовал в работе Средне-Волжского и потом Волго-Камского союза нашего, но также в .свободное от дежурства время ездил в ближайшие села, проповедовал Христа и крестил обращенных. И сколько было благословений! Какая жизнь была. Ко мне обращались везде в селах всякие больные, и Господь давал мудрость помогать им. – Глаза отца при этом сияли особой радостью. — А если бы я стал учиться, то, конечно, не мог бы так трудиться для ближнего. — Это была первая причина — продолжал он. — Второе: я заметил, что врачи как-то дальше находятся от людей, нежели фельдшера. Врач сделал обход или прием, сделал назначения, а мы, фельдшера, выполняем эти назначения, всегда с больными, можем попросту беседовать с ними и рассказывать о Спасителе. Вот Андрей Иванович Лексин лежал у нас в железнодорожной больнице, я тогда работал там. Вижу — человек несчастный грешник. Побеседовал я с этим рабочим, он отдался Христу, и теперь с женою радуются: вот уже сколько лет ведут чистую, трезвую, хорошую жизнь. А уверовав, он не стал хуже работать; наоборот, его всегда и везде выдвигали на заводе как примерного. И еще третья причина, которая помешала мне учиться: я должен был кормить семью, а для того, чтобы учиться, нужны средства. Благодарю Бога за то, что имею и могу как фельдшер служить людям. И здесь вот меня ценят, уважают, хотя, как верующий, в теперешнее время ни я, ни все мы не в почете.

— А я все-таки очень хотел бы стать врачом, — сказал Лева. — С Божьей помощью постараюсь доказать миру, что можно быть христианином и ученым.

В ответ на тираду отец с сомнением покачал головой:

– Едва ли дадут! Христос сказал: «Меня гнали и вас будут гнать». Нельзя совместить спокойную жизнь и ревностное служение Евангелию.

– Я это понимаю, — сказал Лева. — И не собираюсь вести спокойную жизнь. Теперь, после того, что мне довелось пережить, я знаю, что пока люди ненавидят Христа, они будут ненавидеть и нас. Но почему-то все же никак не могу расстаться с мыслью, что нужно учиться.

– Помоги тебе Бог во всех твоих стремлениях, — сказал отец. — Пусть Он Сам усмотрит все.

Разговор их был прерван: пришла медсестра и позвала отца к заболевшему трактористу.

Не более двух недель прожил Лева у отца, но так окреп, посвежел и в то же время так жаждал работать, что, несмотря на все уговоры родных остаться еще погостить, вернулся в Самару. Спустя несколько дней вернулась домой и мать. Она продолжала работать как работница-швея на фабрике и должна была заботиться о детях.

Она с сокрушением смотрела на старенькое пальто Левы, от воротника ничего не осталось, кроме подкладки: каракуль в дезокамерах перегорел и рассыпался. Купить Леве новое пальто не было средств, и мать решила перелицевать старое, а от своего ветхого пальто отпороть каракулевый воротник и пришить к Левиному.

– Мама, — сказал Лева, — все, что ты делаешь с пальто, хорошо, но не совсем. Ты покрой воротник простым сукном.

– Да это будет совсем неприлично, так не носят, — ответила она.

– А ты сделай так, — посоветовал Лева, — поверх суконною воротника пришей каракуль, а когда придут меня арестовывать, то отпорешь его — и пальто будет с суконным воротником.

– Что ты, Лева, неужели будут еще арестовывать? — воскликнула мать. — Хватит, уже насиделся!

Лева грустно улыбнулся:

— Я не хотел бы снова сесть в тюрьму, но приходится жить по принципу: «Будь готов, ко всему готов, всегда готов». И если Христос в нашей стране отвержен — Он, Который делал людям столько добра и положил Свою жизнь для спасения человечества, то и мы, Его ученики, как бы ни старались делать добро и служить ближнему, все же будем отвержены и гонимы.

Лева говорил эти слова матери, а сам в глубине души с ними как-то не соглашался: все его существо требовало правды, справедливости, не хотело мириться с этим ужасным беззаконием, что самые лучшие, честные, верные люди — искренно верующие — должны быть опозорены, оклеветаны, сравнены с мусором, который путается под ногами, и быть выброшенными из жизни. Он знал своего отца, знал многих, многих верующих, прекрасных в семьях, в своем труде, и все они были опорочены.

И он думал: «А что, если пробраться к высшему правительству, доказать, объяснить… Если бы Сталин узнал, что делается, то все бы изменилось. Ведь при Ленине этого не было».

Мать с особой нежностью посмотрела на сына и сказала:

— Работай, Лева, постарайся учиться, в духовной работе будь осторожен, не лезь на рожон. Ведь теперь дело Божие так сковано, а эти собрания в часовне так малы…

Лева ничего не сказал матери и стал собираться — в первый раз пойти в часовню.

Был тихий вечер, приближалась осень, в воздухе чувствовалась прохлада…

Глава 2. Часовня

«Но что до того, как бы ни проповедовали Христа, притворно или искренне, я и тому радуюсь и буду радоваться…»

Фил. 1,18

С тех пор как в 1929 году закрыли молитвенный дом, многое пережили верующие. Были закрыты и православные церкви — якобы «по требованию населения», еврейская синагога, мусульманские мечети. Верующие всех исповеданий продолжали молиться по домам — каждый по-своему, но отсутствие организованных богослужений, несомненно, сказывалось. Того огонька, стремления к Богу, который разгорался, когда верующие собирались вместе, молились и пели, уже не было. Так же и подрастающее поколение, не получая никакого поучения в вопросах религии, росло в основном без религиозного воспитания. Казалось бы, пройдет еще несколько лет, вымрут старики и старушки, с верой будет покончено. Все те, которые особенно яро старались защищать Бога и проявлять себя как религиозники, чтобы они не оказывали «вредного влияния» на окружающих.

Но несмотря на это, в весьма сложных условиях многие верующие пытались собираться и иметь разрешенное богослужение.

Верующие, которые остались от старой самарской общины евангельских христиан-баптистов, а также от группы, которую возглавлял отступник Антон Максимович Зуйков, стремились иметь общение друг с другом и всячески поддерживали духовный огонь.

В Самаре появились так называемые пятидесятники. Представители этой секты открыто заявляли, что среди всеобщего разгрома и отступления настоящая истина и присутствие духа Божия только у них. Некоторые, даже старые верующие самарской общины, как, например, Василий Алексеевич Кузнецов и другие, и особенно те, кто увлекался проповедями Зуйкова, присоединились к пятидесятникам и почти не имели общения с остальными. Это было время духовного охлаждения, разброда и шатания.

На старинном Троицком базаре, где сохранилась еще церковная часовня, стали происходить собрания евангельских христиан-баптистов. Часовня была предоставлена властью для этих собраний. Вначале собрания в ней возглавляли самые невзрачные братья, но потом к ним стали присоединяться и бывшие видные труженики общины.

Многие недоуменно перешептывались:

— Как, почему были открыты эти собрания?