Родник - Тайц Яков Моисеевич - Страница 3

А костры! До позднего вечера засиживались ребята вокруг костра на берегу водохранилища. Кто пел, кто плясал, кто читал стихи под лёгкое потрескиванье огня, над которым вился дымок и весело стреляли в тёмное небо летучие, озорные искры.

По каналу время от времени проходил теплоход, и его огоньки отражались в синей, чернильной воде золотыми росчерками. Казалось, что это искры от костра сели на воду, но не гаснут и качаются на мелкой, чешуйчатой волне.

Всё это запоминается на всю жизнь. Недаром многим взрослым, солидным людям при запахе дыма первым делом представляется горьковатый седой дымок пионерского костра, за которым они сиживали в те годы, когда носили на груди красный галстук с тремя уголками.

…В лагере были отряды и мальчиков и девочек. Однажды все пошли в лес. Там разбрелись кто куда. Владик и Петя, как обычно, держались вместе. Под толстой медно-красной сосной они наткнулись на большой муравейник, усеянный двойными иголками сухой хвои.

Мураши озабоченно сновали взад-вперёд, словно они были заняты невесть какими важными делами. Владик и Петя долго смотрели на них.

— Бегут!.. И чего их носит? — сказал Петя, который порой любил полениться.

— Видно, у них тоже свои дела, — сказал Владик.

— Давай посмотрим, что там, внутри, — предложил Петя.

— Давай.

Петя отломал сосновую ветку и принялся ею ворошить муравейник.

Батюшки, какая там поднялась суматоха! Муравьи так и забегали, заметались. Одни мчались с муравьиными яйцами, похожими на зёрнышки риса, другие спешили куда-то с хвоинками и щепочками. Третьи несли песчинки. А Петя всё водил и водил веткой, разламывая песчаные стены муравьиного дома.

Тут из чащи леса выбежала высокая девочка в цветастом сарафане. У неё были толстые русые косы и большие не то голубые, не то серые глаза. В загорелых руках она держала венок из васильков. Она посмотрела на Петю и крикнула:

— Зачем разоряешь?

— А что? — отозвался Петя.

— А то, что не надо разорять. Вот если бы к тебе пришли, твой дом разорили — что бы ты сказал?

Владик оглянулся на девочку:

— А мы их изучаем.

— Скажите, какие учёные! А вы изучайте сверху! А ковырять нечего!

— Что?! — обиделся Петя. — Ты что, заведующая лесом, да? Вот сейчас посадим тебя на муравейник, тогда будешь знать.

Девочка подошла вплотную к Пете, нос к носу, взмахнула венком и сказала:

— Сейчас же отойдите от муравейника! — Она притопнула ногой.

Владик смутился. Эта девчонка вела себя как хозяйка. Можно было подумать, что именно ей принадлежат и муравейник, и лес, и небо, и вон то круглое облако над лесом.

— Ну, ты, полегче… — сказал Петя отступая.

Тут в чаще раздались голоса:

— Тата! Тата, ау!

Девочка звонко отозвалась:

— Ау! Иду!

Она вдруг надела Пете на голову венок, повернулась и побежала. На бегу она крикнула:

— Ничего тут в лесу не разоряйте! Слышите, муравьеды! — и скрылась за деревьями.

Петя бросил ей вдогонку венок:

— Тебя не спросим! Муравьи не твои!

Владик засмеялся. Но изучать Муравьёв ему больше не хотелось. Приятели вернулись в лагерь.

А вечером, уже после отбоя, Петя вдруг вспомнил про девчонку в цветастом сарафане и сказал:

— Давай, Владька, поймаем её когда-нибудь в лесу и оттаскаем за косы.

— Не стоит, — сказал Владик. — Скоро конец лагеря, и всё равно её больше не увидим.

Но Владик ошибся. Не прошло и месяца, как ему довелось снова встретиться с этой девочкой. Это было уже в Москве, осенью, когда начались занятия. Дело вышло так.

После школы Владик с Петей завернули однажды в Детский парк проведать свои деревца. Денёк выдался ясный, солнечный. Осенью бывает так, что природа словно одумается и после дождей и слякоти подарит людям и растениям напоследок ещё немного тепла и света.

Парк был теперь раскрашен в жёлтые, красные, оранжевые тона. Там пламенел клён, там стояла вся в жёлтом раскидистая липа, там трепетали двухцветные листочки — с лица лимонные, с изнанки серебристые, словно на шёлковой подкладке.

Друзья, в пальто нараспашку, шли по аллейке, загребая ногами сухие листья. Владик шагал чуть впереди, потому что ноги у него подлинней. Через плечо у него на ремне висела сумка с книгами. Кепку он сбил на затылок и щурил на холодное солнце и без того узкие тёмные глаза.

А Петя шагал за ним вперевалочку и размахивал огромным портфелем, в который, кажется, можно не то что книги, а целую классную доску засунуть.

Разговор шёл о школьных делах.

— А вдруг Елена Ивановна не поправится? — говорил Владик. — Кто же нам тогда табеля заполнит?

Елена Ивановна была классным руководителем пятого «Б». Недавно она заболела и вовсе перестала приходить в школу. Говорили, что у неё с ногами что-то серьёзное.

— А зачем табеля? — отвечал Петя. — Пускай не заполняют. Ещё лучше! Мои двойки в журнале останутся. А то их ещё домой носить, маме показывать… А она знаешь как сердится!

Он ни с того ни с сего хлопнул Владика портфелем по спине:

— А без классного руководителя, Владька, даже гораздо лучше. Замечательно!

Владик задумался. Без классного руководителя верно как будто лучше. Никто не ругает, никто не отчитывает — полная свобода.

Но, с другой стороны, нет, всё-таки без классного руководителя хуже. Класс словно осиротел. Некому повести ребят в кино, в театр, а сейчас вон даже некому табеля заполнить.

— А как ты считаешь, Петух, кто будет классным, по-твоему?

Петя почесал под кепкой затылок. Вопрос был серьёзный. В школе только три педагога не были заняты классным руководством: завуч Анна Арсентьевна, молоденькая, только что пришедшая в школу учительница географии Кира Петровна и тихий, рассеянный учитель рисования Абросим Кузьмич, которого ребята иногда в шутку называли между собой «Забросим Кузьмич».

— Нет, Анна Арсентьевна не возьмётся, — рассуждал Петя, — ей некогда… А вот если разве Кира Петровна… Нет, пожалуй. Она ещё очень молоденькая. Ей будет трудно с нами справиться…

— Тогда, выходит, что же? — сказал Владик. — Выходит, Абросим Кузьмич…

— Ага! Ох, при нём будет здорово! При нём хоть на голове ходи! Он добрый!

Петя бросил портфель, нагнулся, упёрся руками в сырой песок (накануне шёл дождь) и ловко вскинул ноги в чёрных начищенных ботинках. Пальто упало на его круглое, сразу побагровевшее лицо. С минуту он постоял на руках и на голове, подрыгивая ногами.

— Владька, а тебе так не сделать! — сказал он поднимаясь.

Владик тоже упёрся руками в песок, но как ни пыжился, как ни пыхтел, как ни силился оторвать ноги от земли, ничего у него не получалось. Он кулём валился набок.

— Ладно, пошли!

С налитыми кровью лицами друзья побежали дальше по аллейке.

В стороне у ограды темнела большая гранитная глыба. Владик с Петей подошли к ней. Это был памятник Декабрьскому восстанию на Пресне в пятом году. На глыбе было высечено: «1905-1920». Чёрный гранит поблёскивал на солнце тысячами крупинок. Сухая, побуревшая трава у его подножия была усеяна жёлтыми и красными листьями.

Ребята молча постояли возле гранитной глыбы, потом перешли к памятнику Павлику Морозову, который возвышается в центре парка. Они всегда, когда бывали в парке, подходили к этому памятнику. Павлик с гордо поднятой головой стоял на круглом постаменте. В одной руке он держал кепку, а другой рукой сжимал древко знамени.

Владик потрогал постамент. Камень был холодный, но жарко горели на нём золотые буквы:

— Да… — протянул Петя, глядя на бронзового Павлика, который смотрел куда-то вдаль, в сторону Москвы-реки. — А как ты думаешь, Владька, вот герои — они из обыкновенных людей получаются… вот вроде нас с тобою… или они с самого начала особенные?

Владик задумался. Потом он оглянулся на гранитную глыбу памятника Пятому году. Он смутно понимал, что оба эти памятника не случайно стоят рядом. Он, пожалуй, не смог бы объяснить словами, но он чувствовал, что и пресненские революционеры и уральский пионер Павлик Морозов боролись и погибли ради одного — ради счастья своего народа.