Родник - Тайц Яков Моисеевич - Страница 15

…………

Когда в зале вспыхнул свет, Владик ещё долго смотрел на экран. Он словно ещё видел Любу, Олега, Серёжу… Потом он очнулся, перегнулся через плюшевый барьер и стал искать своих. Он их сразу нашёл. Они были справа, внизу, у центрального прохода.

Владик закричал:

— Кира Петровна!

Кира Петровна подняла голову, увидела Владика и помахала ему платком, которым она, наверное, в темноте вытирала глаза:

— А, пропавший, иди к нам!

— Сейчас!

Владик стал проталкиваться к выходу, но тут на сцену перед экраном вышел высокий человек в сером костюме и громко сказал:

— Граждане, просьба не расходиться! Просьба занять места.

Все стали садиться. Владик хотел было пробраться к своим, но кто-то дёрнул его за рукав:

— Мальчик, не мельтеши, сядь.

Пришлось сесть на место. Все дружно захлопали. Владик, ещё не разобравшись, в чём дело, на всякий случай тоже захлопал. И вдруг он увидел, что из маленькой боковой дверки на сцену перед экраном вышла Люба Шевцова — та самая Люба Шевцова, которую фашисты только что сбросили в ствол шахты.

Владик захлопал что было сил. Он был счастлив, что «Любка-артистка», смелая, глазастая «Любка-артистка», жива, стоит на сцене и застенчиво кланяется публике.

Сейчас на ней было красивое чёрное платье с кружевной отделкой. Большие глаза так и блестели.

— Слово имеет артистка, исполнявшая роль Любы, — сказал человек в сером костюме.

Все снова захлопали. Потом, когда народ немного поутих, артистка подошла к самому краю сцены, снова поклонилась и стала рассказывать:

— Товарищи! Мне пришлось много поработать над ролью Любы Шевцовой. Ведь я ещё сама недавно была школьницей, сама ещё мало испытала в жизни, а тут надо было передать глубокие, трагические переживания.

Владик снова упёрся подбородком в плюшевый барьер и не отрываясь смотрел на «Любку-артистку».

— И вот мы приехали в Краснодон, — рассказывала она. — С волнением подошла я к дому, где жила Люба. Тут и мысли о том, как тебя встретят, и ещё другое, непередаваемое, щемящее чувство… Вот по этим ступеням всходила Люба. Эту скрипучую дверь отворяла Люба… Пожилая женщина вышла мне навстречу. Я сразу догадалась, что это Евфросинья Мироновна — Любина мать. Мы обнялись, и я не выдержала — заплакала.

Артистка смущённо улыбнулась, помолчала, потом стала рассказывать про домик Олега Кошевого:

— Там сейчас музей. Всё как было при Олеге… Туда приезжают люди со всего СССР. Там во время съёмок жил наш артист Володя Иванов, который снят в роли Олега. Он жил в комнате Олега, сидел в его кресле, спал в его постели, укрывался его одеялом. Мать Олега, Елена Николаевна, и бабушка, Вера Васильевна, относились к нему, как будто это на самом деле их родной Олежка…

Владику ясно представился белый домик, комната, полка с книгами. Он жадно слушал «Любу».

— Мне много рассказывали про Любу Шевцову, — продолжала артистка, — рассказывали, что когда её вели на казнь, собралось много народу. Все были очень плохо одеты, потому что фашисты отобрали все тёплые вещи. А на Любе случайно уцелела хорошая шуба. И вот в эти последние, страшные минуты Люба подумала не о себе, а о других. Она сняла шубу, бросила её в толпу и крикнула: «Возьмите, вам пригодится! А мне она больше не нужна». Вот какая была Люба Шевцова. И если мне хоть немного удалось передать её образ, то для меня это величайшая радость и счастье, — закончила артистка.

Все захлопали ещё сильней, чем раньше. Владик отбил себе руки. Ему очень нравилась «Любка-артистка».

…Когда вышли из кино, уже стояла ночь, но на улице было светло, как днём. Повсюду горели яркие лампы, струились цветные огни праздничной иллюминации, бесшумно скользили по небу светлые линейки прожекторов…

Во всю ширину улицы шёл народ. Все спешили в центр — посмотреть, как украшен Кремль, как переливается огнями улица Горького, площадь Свердлова, Большой театр…

Кира Петровна велела всем построиться в пары, и Владик снова стал рядом с Петей. Ребята шли молча. Все думали о картине, все были под впечатлением рассказа артистки.

Владик и Петя тоже долго молчали. Потом Владик взял Петю за рукав и тихо сказал:

— Петух, слушай, что я придумал.

— Что?

— Только ты потише. — Владик оглянулся, посмотрел на Киру Петровну, которая шла позади, и снова пригнулся к Пете. — Только, чур, язык за зубами. Слышишь!

— Слышу. Что?

— Да нет, ты расскажешь! — махнул рукой Владик.

— Ну тебя! — обиделся Петя и отвернулся. — Не хочешь — не говори.

— Ну ладно. — Владик пригнулся к холодному Петиному красному уху и прошептал: — Я решил поехать туда…

— Куда — туда? — переспросил Петя.

— Да тише ты!.. Ну, туда… в Краснодон, понятно?

— В Краснодон?

— Ну да! Домик Олега Кошевого посмотреть — как там всё было…

Петя недоверчиво посмотрел на Владика:

— Ты что, шутишь?

— Да ничего я не шучу. А что? Взять билет, и всё. Знаешь что, Петух? Давай вдвоём, а?

Петя задумался. Несколько минут он шагал молча, глядя на тупые носы своих валенок, потом обернулся к Владику и сказал:

— Я бы с удовольствием, только ведь мама не пустит. И тебя не пустят.

— Тсс… Подумаешь, не пустят! А мы потихоньку. Поехать на вокзал, взять билет, и всё! Подумаешь!

— А какой вокзал?

— «Какой, какой»! Узнаем какой, — топотом сказал Владик. — Большое дело! Давай, Петух, решайся!

Петя снова задумался, потом поднял руку и хлопнул Владика по плечу:

— Эх, была не была! Давай, Владька, ладно, поедем. Вот здорово будет!

Он в восторге присвистнул, но Кира Петровна, конечно, сразу же строго сказала:

— Тише, мальчики, не свистеть. И вообще вести себя прилично!

Двенадцатая глава. Тамара Степановна

Трррр… — дребезжит-заливается школьный звонок. Значит, добродушная ворчунья нянюшка Кузьминична вышла из-за своей стойки, посмотрела на круглые электрические часы, увидела, что время, и нажала кнопку. И вмиг по всей школе разнеслось: тррррр… Большая перемена! Большая перемена!

И верно, что перемена. Только что во всём просторном здании стояла тишина. За высокими белыми дверями был слышен то спокойный, размеренный голос учителя, то бойкий или, наоборот, запинающийся голос ученика, отвечающего урок. А сейчас словно открылись какие-то шлюзы. Двери распахнулись, мальчики хлынули в коридоры, и всё вокруг наполнилось шумом, гомоном, беготнёй.

Впрочем, не очень-то набегаешься. Егор Николаевич запрещает бегать по коридору. Он строго следит за тем, чтобы на всех этажах дежурили педагоги.

Дежурный класс тоже на посту. Ребята из этого класса с повязками на рукавах заняли свои «НП» — в коридорах, у вешалки, в буфете — и с важным видом наблюдают за порядком. Волей-неволей ребята либо чинно ходят парочками, либо стоят у стены и борются друг с другом, разминая косточки.

В пятом «Б» дежурный Игорёк выпроваживал ребят:

— Идите, ребята, идите, а не то запишу.

Все знали, что никого он не запишет и говорится это просто так, для пущей важности. Всё же ребята вышли из класса.

Костя Кисляков понёсся наверх узнать, когда будет репетиция драмкружка. Он очень любит играть на сцене. Недаром его все называют «Будущий заслуженный».

Владик с Петей пошли в буфет.

А Толя Яхонтов захватил отрядный дневник и побежал в пионерскую комнату. Там его ждал вожатый Лёва. Он деловито перелистывал дневник и проверял, как идёт работа в отряде.

— Альбом «Китай». Сделано! Так. «Подготовка и приём новых пионеров». Есть! «Выпуск стенгазеты к празднику». Сделано! «Поход в кино». Выполнено. Так! Хорошо! А где же поход в планетарий? — спросил Лёва.

— Да вот, не успели… — виновато сказал Толя.

— Как это не успели? Всё, что наметили, надо выполнять! — строго сказал Лёва.

Он очень увлекался астрономией. Сейчас он стал доказывать Толе, что пионерам без астрономии — как без рук.

— Ну вот, скажем, пошли вы всем отрядом в ночной поход. И вдруг заблудились. Как вы в темноте найдёте дорогу?