Книга-1: Третий Глаз - Рампа Лобсанг - Страница 17

– А теперь, уважаемый лама-врач, не угодно ли вам будет подойти и просунуть ногу в петлю? Мы вас опустим вниз, – сказал один из полицейских.

Я неохотно повиновался.

– Вам понадобится свет, – сказал другой и сунул мне в руку горящий факел – палку, конец которой был пропитан маслом. Оптимизма у меня не прибавилось: надо было держаться за канат, одновременно сжимать в руке факел, стараясь уберечь от огня платье и не пережечь канат, удерживающий меня на весу!… Однако я все-таки спустился на глубину 8 или 10 метров. Стены лоснились от сырости, дно было усыпано острыми камнями и завалено нечистотами. В свете факела я увидел беднягу с физиономией висельника, прижавшегося к стене. Одного взгляда было достаточно – аура отсутствовала, жизнь только что покинула тело. Я прочитал молитву за спасение души, закрыл дико уставившиеся на меня глаза и крикнул, чтобы меня поднимали. Моя миссия была выполнена, дело оставалось за дробильщиками трупов. Как я позже выяснил, преступник был бродягой, пришел в монастырь, чтобы найти пищу и кров. Ночью он убил одного из монахов и, завладев его жалким скарбом, бежал. Его поймали и водворили в тюрьму по месту преступления…

Вернемся, однако, к моему злополучному кухонному наряду.

Успокаивающий эффект примочек исчез: появилось такое ощущение, что меня сжигают заживо. Стреляющая боль в ноге усилилась, мне казалось, что мое тело вот-вот взорвется. Воспаленное воображение рисовало картину с горящими углями в ноге.

Время тянулось нестерпимо медленно. Я слышал шум монастыря. Некоторые звуки я узнавал, другие были мне неизвестны. По телу пробегали болевые судороги. Я лежал на животе, но и живот был весь в ожогах. Вдруг я услышал легкий шорох; кто-то сел возле меня. Я узнал добрый и полный сочувствия голос Мингьяра Дондупа:

– Слишком много для тебя, малыш. Засни.

Пальцы его осторожно коснулись моей спины. Еще раз, еще… Я впал в забытье.

… Бледное солнце светило мне прямо в глаза. Я проснулся, попробовал разомкнуть веки. Первой моей мыслью было, что кто-то больно пинает меня, чтобы я встал. Я попытался вскочить с постели, чтобы бежать на службу, но упал назад, застонав от боли. Нога!

– Успокойся, Лобсанг, сегодня ты отдыхаешь, – донесся до меня тихий голос.

Я повернул голову влево и с удивлением обнаружил, что нахожусь в комнате ламы и что сам он сидит возле меня. Заметив мое недоумение, он улыбнулся:

– Почему ты так удивлен? Разве не справедливо, что два друга должны быть вместе, когда один из них болен?

Я ответил вялым голосом:

– Но вы же Главный Лама, а я маленький мальчик.

– Лобсанг, мы долго шли вместе в прошлой жизни. Ты этого не помнишь, а я помню: мы были очень близки друг с другом в наших последних инкарнациях. А пока тебе необходим отдых. Лежи и набирайся сил, будь мужественным. Мы спасем твою ногу, не беспокойся.

Я вспомнил о «Круге Бытия». Я подумал о наставлениях из буддистских священных книг:

Даже в эти ужасные дни я ни на миг не сомневался, что мой наставник – человек поистине сердечной доброты; я знал, что буду беззаветно следовать всем его указаниям. Было очевидно, что он знает обо мне очень много, значительно больше, чем я сам. Мне не терпелось приступить к занятиям с ним, и я твердо решил, что ни у кого не будет более старательного ученика. Я остро чувствовал близость и родственность наших душ и не переставал удивляться тем поворотам судьбы, которые привели меня под его покровительство.

Я повернул голову, чтобы посмотреть в окно. Постель моя была устроена на столе, и я мог видеть, что происходит за окном. Как-то странно было лежать и чувствовать, что находишься высоко, в полутора метрах от земли. Я воображал себя птицей, сидящей на ветке дерева. Картина передо мной открывалась грандиозная! Внизу виднелись крыши небольших строений, а дальше за ними распростерлась под солнцем Лхаса. Ее домики всех нежных пастельных оттенков казались совсем крохотными на расстоянии. Русло реки Кии причудливо петляло по долине, словно пыталось спрятаться среди самых зеленых трав мира. Дальние горы отливали пурпуром, красуясь под яркими шапками белого снега. Ближние склоны гор пестрели золотыми крышами монастырей. Слева массивные строения храма Потала сами выглядели небольшими горами. Немного справа от нас раскинулся небольшой лес, из которого выступали купола храмов и крыши учебных заведений. Это владения «Государственного Оракула» – важной персоны в Тибете, единственная задача которой состоит в поддержании связи между миром материальным и миром духовным. Прямо под нами, во дворе монастыря, сновали монахи всех рангов и званий. Были среди них простые работники в темно-коричневых одеждах; мальчики-студенты в белом из соседнего монастыря держались отдельной стайкой. Здесь можно было увидеть и монахов очень высоких званий, одетых в кроваво-красные или пурпурные платья; золотая накидка на последних была признаком принадлежности к высшим административным кругам. Некоторые были верхом на лошадях или пони. Миряне могут ездить на лошадях любой масти, лошадь же священника или лица духовного должна быть обязательно белой. Глядя на все это, я забыл о своем несчастье. Мне захотелось поскорее встать на ноги и включиться в общее движение.

Через три дня мне приказали подняться и походить. Нога страшно отекла и болела, я с трудом переносил боль. Рана горела огнем, в ней остались-таки кусочки ржавчины, которые невозможно было удалить. Поскольку я не мог передвигаться без посторонней помощи, мне соорудили подобие костыля, и я стал прыгать на одной ноге, словно подбитая птица. Тело мое также еще было покрыто ожогами и пузырями, но больше всего страданий доставляла нога.

Сидеть я не мог, а спал на правом боку или на животе. Я не посещал классные занятия, поэтому лама Мингьяр Дондуп занимался со мной индивидуально с утра до вечера. Он сказал, что вполне удовлетворен тем объемом знаний, которые я приобрел за мою короткую жизнь.

– Но, – добавил он, – многое из этого багажа находилось в бессознательной памяти со времени твоего последнего воплощения.

ГЛАВА 6 ЖИЗНЬ В МОНАСТЫРЕ

Прошло две недели. Ожоги на теле почти зажили; нога еще болела, но постепенно ее состояние улучшалось. Я спросил, могу ли я следовать обычному распорядку дня; мне хотелось хотя бы немного подвигаться. Я получил это разрешение, а также мне позволено было либо сидеть в любой позе, либо лежать на животе – как мне было удобнее. Все тибетцы сидят скрестив ноги – в позе лотоса. Моя искалеченная нога совершенно исключала эту позу.

В первый же день, когда я снова оказался среди товарищей, нас послали на кухню. Мне поручили грифельную доску, на которой велся учет мешков с жареным ячменем. Ячмень рассыпали на дымящиеся от жара каменные плиты. Злосчастный котел, о который я обжегся, стоял под ними внизу. Разровняв ячмень на плитах, мы закрывали дверь и, пока эта партия жарилась, шли в другое помещение, где дробили обжаренное зерно. Для этого пользовались каменной чашей в виде конуса, достигавшего двух с половиной метров в диаметре в самой широкой части. На внутренних стенках чаши были вырезаны поперечные и продольные борозды для удержания зерна. В этом сосуде покоился огромный конический камень, соприкасавшийся с внутренней поверхностью чаши и посаженный на деревянную отшлифованную годами ось, от которой лучами отходили деревянные ручки – конструкция напоминала колесо, только без обода. Ячмень насыпался в чашу, монахи и дети брались за ручки и начинали вращать жернов, весивший несколько тонн. После того как жернов удавалось сдвинуть с места, вращать его было уже не столь тяжело, и мы, кружась вместе с ним, распевали хором псалмы. Здесь я мог петь сколько душе угодно, и никто меня не обрывал! Но стронуть с места чертов жернов было не так просто – всем приходилось напрягаться из последних сил. Во время движения необходимо было постоянно следить, чтобы он не остановился. Новые порции обжаренного ячменя засыпались в чашу, и ячменная крупа выпускалась по желобу внизу. И вновь эта крупа рассыпалась по дымящимся плитам, и вновь обжаривалась, пока не получалась основа для тсампы. Каждый из нас носил при себе недельный запас тсампы. Во время еды мы доставали кожаные мешки с тсампой и высыпали в чашки положенную порцию. Добавив чая с маслом и размешав содержимое пальцем до крутого теста, мы принимались за еду.