Изумленный капитан - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 12

В прошлом – опека сестры Матрены Артемьевны и указка шурина, рыжей рыси, контр-адмирала Ивана Акимовича Синявина. В прошлом – восемь лет Морской академии, где каждый шаг заранее определен и размерен.

На молитву – зимой в семь, весной – в шесть. В класс итти по суковатым, неровным полам Кикиных Палат – «безо всякой конфузии, не досадя друг другу». В холодном классе – не бесчинствовать, потому что у дверей с хлыстом в руке дремлет на табурете отставной солдат, «дядька». Вообще «друг другу иметь всевозможное почтение и друг друга называть моим господином» – так напечатано в инструкции царя, которая хлебным мякишем прилеплена на стене зала.

Так же ясно и в остальном.

Науки: фортификация, навигация, геометрия и прочие до рисования и такелажа.

Наставники: если математика – живой Андрей Данилович Фарварсон, если навигация – мямля Степан Гвын, если фрунт – сволочной русак, ротный капитан Козинский.

По наукам даются и кормовые деньги: кто в арифметике – получай в сутки четыре деньги, в тригонометрии – восемь, в навигации плоской – всех десять, а в круглой – три алтына две деньги!

Живи да остерегайся одного: «имей воздержание от худых дел»! За худые дела – кошки, розги и даже – сквозь строй.

В прошлом все точно и ясно. Никаких хлопот и забот.

Не то – в будущем.

В будущем – утомительно-длинное путешествие в неведомую Астрахань, поход с царем в Персию по своенравному, бурному Каспию (это не Маркизова лужа) и первая встреча с неприятелем в море…

Трусости нет – Возницын не трусил, но спокойнее, приятнее было бы никуда не ездить, учить геодезию, диурнал, ходить в Адмиралтейство изучать члены корабельного гола, стоять на часах у всегда пустой денежной казны, а в свободную минуту забежать к любезному Андрею Даниловичу за книгами, чтобы потом – на часах ли, во время урока ли – размышлять над краткими и «узловатыми» изречениями философов.

Приятели – те думают по-иному: они оба довольны предстоящей поездкой.

Андрюша, завзятый рыболов, целый вечер только и говорил о том, как он будет ловить в Астрахани рыбу.

А Масальский, который в пригнанном по фигуре новом кафтане забежал на минутку показаться товарищам, твердил о другом:

– В бою легко отличиться! А в Астрахани, сказывают, много вина и красивые, податливые агарянки…

Для Масальского все везде легко и просто.

Возницын, раздумывая, шел по перспективной дороге.

Пройдя мост через Мью, Возницын у дома адмирала Крюйса свернул вправо и по привычке пошел вдоль реки: он всегда возвращался домой от Андрюши этим путем – задами, чтобы не вступать в разговоры с рогаточным караулом.

С этой стороны у домов не было ни души.

Он шел по вязкому берегу Мьи.

На противоположной стороне реки, среди редкого ивняка, кричал, точно нес караульную службу, дергач.

Из-под ног Возницына то и дело шлепались в тинистую Мью лягушки. Иногда в реку падал отвалившийся от берега ком земли

Возницын шел, глядя на реку, в которой дрожали отблески непотухающей зари.

Вдруг он запнулся за невыкорчеванный пенек и споткнулся, залопотав башмаками и шпагой.

Треуголка слетела с головы.

– Ах, чорт! – выругался Возницын.

И тут он услышал над собой звонкий смех.

Возницын смущенно оглянулся: из раскрытого окна ближайшего дома на него глядела, смеясь, молодая девушка.

Возницын не нашелся, что сказать.

– Третьеводни вы надо мной смеялись, как я хотела упасть, а сегодня сами чуть не упали, – просто сказала девушка.

– Ах, это вы? – наконец узнал он Софью.

Тогда, в Морской Слободе, он не обратил внимания на косу девушки, а теперь весь подоконник был покрыт распущенными пушистыми волосами.

– Цыганочка, – вспомнилось ему слово Масальского. Поправляя перевязь шпаги, Возницын шагнул к окну.

– Что же вы не спите?

– Никак не могу привыкнуть спать в белые ночи: точно днем ложишься!

– Вы, должно быть, недавно в Санкт-Питербурхе?

– Три недели. А вы?

– Я прожил здесь восемь лет, а завтра уезжаю, – с сожалением сказал Возницын.

– Куда?

– В поход. К царю, в Астрахань.

– Ах, как бы я хотела куда-нибудь поехать! – всплеснула руками девушка. – Страсть люблю перемену!

– А я наоборот: мне жалко уезжать.

– А вы не уезжайте, останьтесь! – лукаво улыбнулась девушка. – Хорошо?

– И в самом деле, сказаться больным, не ехать? – мелькнула в голове Возницына шальная мысль.

В это время в доме стукнула дверь. Девушка в испуге отскочила в глубь комнаты и закрыла окно.

Возницын круто повернулся и с досадой зашагал дальше.

Он прошел несколько домов и остановился, ожидая, не откроется ли снова окно. Он ждал, может быть, снова раздастся этот приятный смех.

Кто она?

Возницын стал перебирать по пальцам все дома.

Так и есть – в этом двухэтажном доме, обшитом досками, разрисованными под кирпич, жил любимец царя, капитан первого ранга Захарий Данилович Мишуков.

Но чорт с ним, с этим любимцем царя и капитаном первого ранга! Кто она? Кто эта милая девушка с такими хорошими глазами и немного большим, но приятным, сочным ртом.

Дочь?

Дети у Мишукова очень невелики еще – Возницын однажды видел их.

Сестра?

Кажется, у капитана Мишукова нет сестры. Масальский наверняка знал бы ее.

Дворовая девушка?

Непохоже!

Кто бы она ни была, во всяком случае сон у Возницына окончательно пропал.

Возницын прошел еще раз (будь что будет!) под окнами мишуковского дома. Крайнее окно, у которого сидела девушка, было закрыто. В одном из верхних окон горел свет. Слышался плач ребенка.

Возницын постоял немного у дома, послушал, как чуть слышно текла мутная Мья, а за рекой попрежнему кричал, точно пилил что-то, дергач, и неохотно пошел домой.

Образ гречанки потускнел, отодвинулся на задний план. Теперь из головы не выходила эта черноволосая девушка с лукавыми глазами.

«А что, если действительно прикинуться больным?» – подумал Возницын.

Но тотчас же представил себе неприятно-удивленные лица товарищей – Андрюши и князя Масальского – и презрительную мину сестры:

– Что – струсил? Эх ты, зейман!

«Все уедут, а я – один… Э, чорт!» – махнул рукой Возницын и зашагал домой.

И еще несноснее, чем давеча, стала мысль о том, что завтра придется отправляться с капитаном фон Верденом в низовый поход.

VII

В эту ночь Софье не удалось заснуть: капитанша позвала ее наверх, у Коленьки разболелись зубы, он плакал и не находил себе места.

Перепробовали все верные средства: затыкали дупло воском, клали тертую редьку, чеснок, перец. Софья бегала к денщику Платону взять у него из трубки нагару – на больной зуб клали этот нагар. Ничто не помогало.

Наконец, уже под утро, Софья вспомнила еще одно средство – так иногда ее лечила мать Серафима: давила на больной зуб указательным перстом.

Указательный перст мамаши не помогал Коленьке. Капитанша велела Софье попробовать надавить на зуб.

Коленьке стало легче.

Пришлось неотступно сидеть при Коленьке до тех пор, пока он не уснул.

Было уже утро, когда капитанша отпустила Софью.

Софья пришла к себе, и хотя она знала, что под окном никто не может ее ждать, все-таки глянула в него.

Из-за чахлых берез большой перспективной дороги подымалось солнце.

Софья разделась и легла в постель, улыбаясь каким-то мыслям.

…Ее никто не будил, но Софья проснулась как от толчка. Она вскочила и, протирая глаза, с тревогой глядела: ей казалось, будто она уже проспала что-то.

В голове мелькнул вчерашний вечер.

Ах, да! Ведь сегодня уходят в поход, в Астрахань, моряки. И уезжает этот приятный мичман.

Софья начала торопливо одеваться.

Было еще рано – около полудня.

Наверху у капитанши стояла тишина – очевидно, и Коленька и его мамаша еще спали.

Софья пошла на кухню умыться и первым делом глянула в окно: из кухни была видна часть луга перед Адмиралтейством.