Адмирал Ушаков - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 60

Он надеялся на своего старого друга, секретаря государственного Дивана, Махмут-Раиф-эфенди, который был предан англичанам и писал Нельсону чаще, чем султану.

Но прямодушный Кадыр-бей не скрыл этого коварного письма от своего русского союзника, и происки Нельсона остались без результата.

Ушаков приложил все усилия к тому, чтобы сделать блокаду острова полной. Он устроил на Корфу две батареи, на южном и северном берегу. В крепости чувствовался недостаток в продовольствии. Французы выходили грабить окрестные деревни, и батареи сильно мешали им в этом.

Но и в эскадре продуктов тоже становилось все меньше и меньше, а работы у русских моряков все прибавлялось. Утомляли бесконечные разъезды, особенно ночные. После вечерней зори вооруженные гребные суда посылались в дозор. Отряды из кораблей и мелких судов крейсировали в проливах, не позволяя крепости сноситься с албанским берегом. Кроме того, надо было доставлять на батареи провизию и снаряды.

Больше всего изнуряла русских промозглая, сырая, дождливая зима. Пронзительно-холодный ветер и беспрерывный дождь пробирали насквозь всех, кому приходилось стоять на открытом месте. Люди не успевали просушить одежду. Русские проклинали эту южную зиму:

— Ну и зима, будь ты неладна!

— У нас зима — мороз, солнце, а тут экая грязь да слякоть…

— Рождество на носу, а здесь дождь и холодина, как в покров!

В эскадре появились простуженные.

Ушаков, всегда заботившийся о здоровье матросов, не забыл о нем и здесь. Он приказал купить албанские капоты-бурки из толстого сукна. Бурка хорошо защищала от дождя и холода и могла служить одеялом.

Чтобы не тратить даром времени, Федор Федорович осмотрел с Кадыр-беем бывшее венецианское адмиралтейство в порте Гуино. Адмиралтейство находилось в пяти верстах к западу от крепости. Так как французы не смогли защитить Гуино, то они разрушили все здания, а строившиеся корабли затопили.

Ушаков решил обосновать здесь свои ремонтные мастерские, и в скором времени в Гуино стали производиться кузнечные, плотничные и купорные работы.

Ушаков обучал матросов сухопутному делу: стрельбе из ружей, учил высаживаться на берег.

А французы продолжали тревожить русские аванпосты. Не проходило дня, чтобы не было вылазок из крепости. На острове гарнизон Корфу мог достать только одно оливковое масло, а хлеб, скот и вино приходилось доставлять с материка.

Беспокойные ночные вылазки и частые попытки «Женеро» уйти из кольца союзных судов раздражали Ушакова. Он не мог дождаться возвращения своих судов.

Наконец вернулись из Патраса корабли, отвозившие французских пленных. Затем шхуна и две бригантины доставили провизию из черноморских портов.

С провиантом на русских судах положение было катастрофическое: уже начисто выколотили все бочки и съели даже сухарные сметки. Поддерживали свежее мясо и овощи, которые то и дело покупали на албанском берегу. На турецких кораблях хлеб еще был, и Кадыр-бей по-товарищески делился с русскими. Когда Метакса бывал на «Св. Павле», офицеры в шутку говорили, что завидуют ему: у турок, мол, еще есть хлеб!

9 декабря вернулся с фрегатами из Александрии капитан Сорокин.

Ушаков, ходивший последние дни хмурым, повеселел. Понемногу начали являться посланные пашами солдаты. Это были грязные, оборванные люди, без оружия и продовольствия.

В это время капитан Селивачев вдруг донес адмиралу, что «не надеется защищать проходы южного пролива Корфу по малости с ним судов». Ушаков сильно разгневался:

— Мало того, что турки, так и наши начинают! А еще командующий арьергардом! Ведь у него есть три турецких корабля — разве этого мало!

И он отправил к Селивачеву грозный «ордер»:

«Я рекомендую вашему высокоблагородию иметь старание и бдительное смотрение французских кораблей и никаких из судов не пропускать, а ловить, бить, топить или брать в плен и во всем прочем поступать по силе закона».

Но, к сожалению, французскому кораблю «Женеро» все-таки удалось счастливо бежать. Отчаянный капитан «Женеро» Лажуаль выбрал для этого праздничный рождественский вечер, 25 декабря.

В девятом часу вечера, в непроглядной темноте, при крепком южном ветре Лажуаль, вычерня паруса, рискнул прорваться в Венецианский залив мимо русских и турецких кораблей.

Русские разведчики тотчас же дали сигнал, что из-под крепости вышел французский корабль.

Ушаков приказал сигналить фонарями: «Следовать за бегущим неприятелем и брать его в плен».

В узком проливе стоял наш старый 70-пушечный корабль, плохой ходок, «Богоявление господне» и новый, не уступавший на ходу «Женеро», французской же постройки, турецкий корабль Фетих-бея.

— Егор Павлович, спешите на шлюпке к этому Фетих-бею. Наши не догонят, а он догонит! — сказал Ушаков сидевшему у него за праздничным столом Метаксе.

Метакса в мгновение ока очутился на шлюпке.

Уже слышалась пальба в проливе. Турецкие корабли, по обычаю, были сильно освещены, и Лажуаль, вероятно, ориентировался по ним в этой непроглядной темноте.

Вбежав на турецкий корабль, Метакса, прыгая через храпевших на палубе галионджи, побежал прямо в каюту адмирала.

В передней спали его адъютанты и слуги. В каюте стоял полумрак. На оловянном подносе горел светильник, который, мигая, освещал спящего на софе пашу и стены с развешанными изречениями из Корана. Метакса бесцеремонно затормошил пашу:

— Вставайте, ваше превосходительство! Французский корабль уходит. Надо догнать!

Фетих-бей отлично знавший Метаксу в лицо, потянулся, зевнул, потом сел на софе и преспокойно сказал, что он не будет уговаривать свою команду исполнять приказ Ушак-паши:

— Мои галионджи и топчи живут одной чорбой, не получают ни пиастра уже целый год и целый год не видят своих жен, и я не берусь даже будить их ото сна. Может, во сне им лучше, чем наяву. Франк бежит, говоришь? Чем гнаться за ним, дуй ему в паруса! Пусть бежит!

И Фетих-бей снова плюхнулся на софу.

Метаксу подмывало схватить этого жирного Фетих-бея за шиворот и погнать на палубу, но делать было нечего.

Он с досадой кинулся вон из каюты.

А в кромешной темноте ночи раздавались беспрерывные выстрелы: это «Богоявление» все-таки пошло в погоню за «Женеро».

Когда Егор Павлович вернулся к Ушакову и с возмущением рассказал ему об ответе турецкого адмирала, Федор Федорович только сжимал в ярости кулаки и восклицал:

— Ах, Фетюк, Фетюк!

«Женеро» ушел: он был значительно легче на ходу, чем старые русские корабли херсонской постройки.

В одном отношении этот побег сослужил союзникам некоторую службу: французская оборона Корфу лишилась семидесяти четырех новых пушек и восьмисот человек защитников.

XV

В последних числах декабря наконец стало поступать значительными партиями продовольствие. Паши раскачались, ограбили греков и прислали булгур[83] и плохо выпеченные ячменные сухари.

А 30 декабря пришел из Севастополя контр-адмирал Павел Васильевич Пустошкин.

Когда два новеньких 74-пушечных корабля подходили к союзной эскадре, на русских судах прокатилось громовое «ура».

— Генералу Шабо, вероятно, не нравится наше «ура», — смеялся Федор Федорович.

Он с удовольствием и с большим почетом встретил своего старого однокашника и приятеля. Повел к себе в каюту поговорить обо всем.

Пустошкин прежде всего доложил адмиралу о переходе из Севастополя к Корфу.

— Ты знаешь, Федор Федорович, — говорил Пустошкин, — мы снялись из Севастополя двадцать шестого октября, а в Константинополь прибыли четвертого ноября. Но из Дарданелл не могли выйти за штормами и противными ветрами до первого декабря! Я знал, что ты тут волосы на себе рвешь. Вон похудел как, — говорил Пустошкин, глядя на адмирала. — Но что же было делать…

— Да, с ветром ничего не поделаешь! — согласился Ушаков.

— Дошли до Занте пятнадцатого декабря, запаслись водой и дровами, а ветер опять подвел. Мы и стали. Простояли у Занте до двадцать восьмого декабря. Веришь, я от неприятности сна лишился!