Адмирал Ушаков - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 36

XVI

Уже пять часов длился бой.

Ушаков заранее выделил три фрегата в резерв. Они вышли из линии и держались против передовой части флота, чтобы не позволить туркам атаковать наши суда с двух сторон.

Русские корабли старались подойти возможно ближе к врагу: хотели ввести в действие орудия всех калибров.

Не только командиры, но и матросы Севастопольской эскадры знали, что адмирал Ушаков не придерживается старой линейной тактики, а ведет бой по-своему. Ушаков старался прежде всего ударить по флагманским, передовым кораблям. Лишившись руководства, турки быстро приходили в замешательство. Как и в бою при Керченском проливе, Ушаков брал на свой корабль «Рождество Христово» самую трудную задачу, чтобы остальные действовали так же храбро, как он. И русские суда следовали примеру своего неустрашимого адмирала.

К закату солнца вся турецкая линия оказалась разбитой. Турки в беспорядке бежали.

Ушаков приказал повторить сигнал: «Гнаться под всеми возможными парусами и вести бой на самой близкой дистанции».

Турецкий флот был изрядно побит. Больше всего досталось отборным кораблям капудан-паши, реал-бея и новенькому, впервые вышедшему в море 74-пушечному красавцу «Капитание», на котором имел свой флаг Саит-бей.

Турецкие адмиралы были подавлены невиданной тактикой и храбростью русских.

Европейские наставники не научили их, как поступать в том случае, если неприятель не боится врезаться в строй вражеских кораблей и не очень смотрит, на-ветре он сам или нет.

Над морем повисла густая пелена дыма. Заходящее солнце казалось в ней огненным шаром. Южная осенняя ночь незаметно накрыла море и корабли.

Ушаков велел зажечь фонари, чтобы корабли не разбрелись кто куда.

Турки же хотели бы слиться с темнотой и, против обыкновения, не зажигали огней.

Русские продолжали погоню. Но туркам снова повезло: вдруг стало свежеть. Ветер развел волну.

Было досадно: неужели снова уйдут?

— С такими повреждениями далеко не уйдут! — сказал Данилов адмиралу.

Делать было нечего, — приходилось и самим становиться на якорь.

Мелкие крейсеры поспешили укрыться у берега.

Ушаков вошел к себе в каюту, со злостью швырнул шляпу на стол и скинул с плеч потный, пропахший порохом мундир. Сел к столу, обхватив голову руками.

Все-таки брала досада.

— Федор Федорович, что с вами? — тихо спросил денщик, зажигавший свечу.

— Как что? — закричал Ушаков. — Разве не видишь?

— А что такое? — Федор подбежал к иллюминатору. Но там была ночь и ветер. Он посмотрел на адмирала: кажется, цел, невредим, все корабли налицо.

— Дурак! Не понимаешь: турок может опять уйти!

Федор повеселел:

— Куда же он такой непогодой уйдет? Потонет! Покушайте да лягте отдохните — на вас лица нет. Почернели за день. Утро вечера мудренее!

— Это пороховая копоть, — провел рукой по щеке Федор Федорович. — Давай умыться да поесть чего-либо.

А наверху Васька Легостаев растерянно спрашивал у Власьича:

— Дядя Власьич, а дядя Власьич, как же я буду спать?

— Поспишь!

— Мою койку и все со шкафута ядром сбило.

— Бери вон Митюхину — его ранило, — сказал товарищ. — Его койка цела, а твоей нет. Зато ты сам цел!

XVII

— Нерон Иваныч, а Нерон Иваныч! — испуганным шепотом взывал денщик, тряся капитана за плечо.

Капитан Веленбаков всегда спал крепко, а после вчерашнего боевого дня, когда всем хватило работы, и подавно.

— Нерон Иваныч, проснитеся! Беда!

Веленбаков открыл глаза и в полутьме недовольно смотрел на денщика. Вставать не торопился.

Капитан был лихой, не боялся ничего на свете, а денщик попался мнительный, трусил всего, как последняя баба.

— Ну чего ты? Какая склянка?

— Первая в начале.

Ложась спать, Веленбаков знал точно, что на его 44-пушечном фрегате «Амвросий Медиоланский» все благополучно. Вчера дрались с турками отменно, а сами отделались легко: двумя реями да пробитыми парусами. И потому ни о какой беде, кажется, не могло быть и речи.

— Что стряслось?

— Турки, ваше высокоблагородие! — шептал денщик.

— Заладил одно: турки да турки, — почесываясь и зевая, поднялся и сел Веленбаков. — Ну что турки?

— Турки окружили нас!

— Что ты говоришь?..

— Истинный господь, окружили! Десять фрегатов! Сейчас прибежал с вахты мичман — на нем лица нет. Буди, говорит, поскорее капитана! Турки кругом… Конец!

— Довольно врать! — покрыл Веленбаков своим громоподобным басом шепот денщика. Но все-таки поспешил одеться и выбежал наверх.

Чуть светало. На шканцах стояли кучка старших офицеров и вахтенный мичман. Веленбаков оглянулся, и сердце у него захолонуло: в самом деле, «Амвросий Медиоланский» каким-то образом оказался среди турецких фрегатов. Правда, их было не десять, как уверял денщик, а всего лишь пять, но и этого достаточно. Турки стояли близко: один в кабельтове, другие — в полутора.

А за ними виднелся русский флот, тоже невдалеке, — не дальше чем на ружейный выстрел от крайних турецких фрегатов.

«Стыд и срам! Где стали на якорь! Что скажет Федор?» — мелькнула мысль об Ушакове.

И тотчас же обожгла другая: потопят! Сейчас совсем рассветет, разглядят и потопят. И винить некого: вчера становились на якорь, ночь — глаз выколи, ветер. А турки, сволочи, были к тому же без огней.

Он подошел к своим офицерам.

— Что будем делать, Нерон Иванович? — бросился к нему вахтенный.

— Обрубать канат и вступать под паруса, — поспешил высказать свою мысль старший офицер.

— Пока ты поставишь паруса, тебя пустят ко дну! — возразил артиллерийский лейтенант.

— Так что же делать?

— Первое: не робеть! — выпучил и без того выпученные светлые глаза Веленбаков. — Меньше страха, больше дела. Флаг не подымать. Прикинемся турками. Будем делать то, что и они, а там — посмотрим. Лишним на виду не торчать. Артиллеристам и очередной вахте быть наготове! Туркам скоро будет не до нас: разглядят Ушак-пашу. Нас не заметят. А увидят — дадим бой.

В это время мимо «Амвросия Медиоланского» прошла турецкая шлюпка. Гребцы в красных фесках что-то горланили, не обращая внимания на чужой фрегат.

Веленбаков поручил старшему офицеру и вахтенному следить за тремя фрегатами с левого борта, а сам не спускал глаз с двух справа.

Нерон впервые видел так близко неприятеля.

Турецкие фрегаты, построенные по французским чертежам, были хороши, хотя им сильно досталось от русской артиллерии. Пушки были английские, медные, но выглядывали они из портов как попало. Одни смотрели вверх, будто собирались палить по чьим-то брам-стеньгам, другие, опустив хобот вниз, готовились топить шлюпки.

Кое-где порты были разворочены русскими ядрами, и в портах, свесив ноги, сидели флегматичные турки и курили. Палубы фрегатов завалены обломками рей и мачт, драными парусами и разным хламом. Вповалку лежали матросы. Доносились стоны раненых, — у турок лекарей не было и в помине.

На турецких фрегатах всё еще не думали о побудке.

Уже окончательно рассвело. Восток заалел, — скоро должно было взойти солнце.

Веленбаков смотрел на турок и со злостью думал: «Когда же они начнут сниматься с якоря?»

И вот с флагманского корабля грохнула сигнальная пушка: капудан увидал наконец, в каком опасном соседстве он находится. И тотчас же на фрегатах поднялась невероятная суматоха. Какие-то турки в чалмах — очевидно, офицеры — бегали по палубе и стегали бичами лежавших вповалку раненых и здоровых людей.

Разноголосые крики и турецкая и греческая ругань повисли в воздухе. Оборванные, одетые в лохмотья люди вскакивали и бросались к мачтам, готовясь ставить паруса.

Турецкие корабли подняли флаги, выбрали якоря и вот уже начали одеваться парусами.

Веленбаков приказал сняться с якоря, но флага не подымать и не спешить с парусами.

Но все-таки «Амвросию Медиоланскому» пришлось вступить в строй турецких фрегатов.