Роберт Бернс - Райт-Ковалева Рита Яковлевна - Страница 5

Мальчиков в этот вечер отправили спать пораньше: отец хотел наедине посоветоваться с Мэрдоком об их судьбе. Речь шла не о Гильберте с его ровным, спокойным характером и любовью к фермерскому делу. Отца беспокоил Роберт. Он рассказал Мэрдоку, какая у сына исключительная память, как он складно пересказывает прочитанные книги, как отлично читает наизусть отрывки из Священного писания. Надо его учить дальше — пишет он неважно, неровно да и грамматические правила знает нетвердо.

— Отдайте его мне на месяц-другой, — сказал решительный Мэрдок, удивляясь про себя, что Роберт оказался способнее Гильберта. — Может быть, вы обойдетесь на ферме без него. Надеюсь, что мне за столь короткое время удастся хоть сколько-нибудь расширить его знания, а тогда он сможет помочь вам обучить младших детей. Я постараюсь дать ему как можно больше пищи духовной...

Мэрдок остановился: он подумал: «...и телесной», но побоялся обидеть старого Бернса — он ли виноват, что мальчик явно недоедает?..

День и ночь, в школе, за столом, на прогулках, не расстается Мэрдок со своим учеником. Он с радостью смотрит, как Роберт повеселел и окреп. Он не перестает удивляться его великолепным способностям. Через неделю мальчик знал назубок все грамматические правила, все части речи и спряжения. Его почерк заметно становился лучше, чтение — выразительнее.

Не попробовать ли научить его произношению французских слов? Пусть, если в газете попадется название французского города, корабля или должностного лица, он сумеет произнести его по-французски.

Роберт был счастлив и храбро пошел в атаку на француза. Целыми днями он заучивал слова и фразы, а к концу недели уже разбирал первые строки «Приключений Телемаха».

Но эта счастливая передышка длилась недолго: отец прислал за Робертом — без него на ферме не справлялись.

«Ему пришлось покинуть приятные луга, окружавшие грот Калипсо[2], и, вооружившись серпом, искать славы в подвигах на полях Цереры», — написал Мэрдок впоследствии, рассказывая о своем ученике.

Впрочем, на этот раз он ошибся: не строгая Церера, богиня плодородия, стала покровительницей Роберта; в него пустил стрелу «лукавый бог любви» — Амур, и одна из девяти муз — муза лирической поэзии — обратила на него свое благосклонное внимание.

Говоря же простым, не мэрдоковским языком, Роберт на пятнадцатом году жизни влюбился в свою подружку по работе — Нелли Килпатрик и написал для нее стихи.

В этом году урожай был хорош, и на уборку хлеба пришлось взять помощников с соседних ферм. По деревенскому обычаю в подмогу парню всегда давали девушку. Помощницей Роберта была маленькая Нелли — славная девочка, всегда чисто и мило одетая — в крахмальном чепчике, в беленьком фартучке, в городских кожаных башмачках.

Бернс подробно описал этот случай в письме доктору Муру:

«...Трудно подобрать о ней слова на литературном английском языке, но у нас, в Шотландии, про таких говорят: „хорошая, пригожая да ласковая“. Короче говоря, она, сама того не зная, впервые пробудила в моем сердце ту пленительную страсть, которую я и по сей день, несмотря на едкие разочарования, опасливую житейскую мудрость и книжную философию, считаю самой светлой из человеческих радостей, самой дорогой нашей усладой на земле. Как эта „болесть“ пристала также и к ней, я сказать не могу. Вы, медикусы, часто говорите, что инфекция передается через воздух, который вместе вдыхаешь, через прикосновение и так далее. Но я никогда не говорил ей прямо, что люблю ее. Да и мне самому было непонятно, почему я так охотно отставал вместе с нею от других, когда мы возвращались вечером с работы, почему при звуках ее голоса мое сердце трепетало, как струна Эоловой арфы, и почему у меня так бешено стучала кровь в висках, когда я касался ее руки, чтобы вытащить колючки или злую занозу. Многое в ней могло вызвать любовь, и притом она еще чудесно пела. На ее любимый напев я и попытался впервые выразить свои чувства в рифмах. Разумеется, я не был столь самонадеян, чтобы воображать, будто я могу писать стихи, какие печатают в книгах; я знал, что их сочиняют люди, владеющие греческим и латынью. Но моя девушка пела песню, которую будто бы сочинил сын одного землевладельца, влюбленный в работницу с отцовской фермы, и я не видел причины, почему бы и мне не рифмовать, как рифмует он, тем более что он был не ученее меня.

Так для меня начались Любовь и Поэзия...»

3

Вильям Бернс не оставлял мысли о том, чтобы дать образование старшему сыну. Он с тревогой смотрел, как мальчик становится все нелюдимей, видел, что он часто встает по ночам и окунает голову в таз с ледяной водой и на вопрос, что с ним, невнятно бурчит что-то о боли в затылке и бессоннице. К концу лета, когда основные работы на ферме были закончены, отец решил послать Роберта в землемерную школу Роджерса, которая находилась в маленьком рыбачьем поселке Кэркосвальде. Двоюродный брат матери, Сэм Броун, обещал приютить племянника у себя.

После трудной и однообразной жизни на ферме Кэркосвальд показался Роберту другим миром. Никогда он не видел таких веселых и беспечных людей, как те, что шумели на берегу залива. Никогда он не думал, что можно добывать средства к существованию не по библейскому закону, повелевшему зарабатывать хлеб «в поте лица своего», а какими-то тайными путями, явно идущими наперекор всем законам божеским и тем более человеческим. Роберт видел, что даже в доме почтенного дядюшки под вечер появляются какие-то люди и дочери Сэма Броуна запирают в шкаф цибики душистого чая, бочонки, пахнущие ромом, и свертки шелестящего шелка. Дядя отвозил полные мешки в Глазго, а приехав оттуда без вещей, но с набитым кошельком, брал племянника с собой в приморские таверны, где учил его единым духом выпивать стакан эля и смело вмешиваться в пьяные драки, если нужно выручить приятеля.

Во все глаза смотрел Роберт на этих людей, бесстрашно выходивших ночью в открытое море, где под прикрытием темноты, не боясь таможенных шлюпок, они переносили запретный груз с палубы французских кораблей в свои лодки. Эти люди не только зарабатывали в одну ночь больше, чем вся семья Роберта за целый год, но и умели спустить за вечер такие деньги, какие и не снились жителям фермы.

Роберту при его отличной памяти никогда не приходилось зубрить математику, как его товарищам, и даже педантичный Роджерс был доволен учеником. Тот быстро овладел начатками землемерных наук и быстрее всех решал задачи по геометрии и тригонометрии.

Но сердце Роберта, которое, как он потом писал, «мгновенно воспламенялось, как трут, стоило только какой-нибудь богине заронить в него искру», вдруг забилось с такой силой, что вся геометрия пошла прахом.

Он не раз видел, как в соседнем саду, за школьным забором, прехорошенькая девушка поливает цветы или собирает поздние ягоды. Однажды в полдень, выйдя в сад, чтобы определить по заданию учителя высоту солнца, Роберт лицом к лицу столкнулся с прелестной соседкой. Секстант и тетрадка остались лежать в траве, девушка, застенчиво улыбаясь, сказала, что ее зовут Пэгги Томпсон, и согласилась, когда дома все уснут, прийти вечером сюда же, в сад.

Это была последняя неделя пребывания Роберта в школе. Все ночи напролет он не спал, то бегая на свидания с Пэгги, то ворочаясь без сна на своей койке. И снова рифма и мелодия стиха стали непосредственным голосом его сердца.

В стихах, посвященных Нелли, пятнадцатилетний деревенский мальчик просто попытался спеть на знакомый мотив песенку про свою подружку и ровесницу. Он рассказал, какая она приветливая и скромная, как мило ее чистенькое платьице, — «такой славной девочке все будет к лицу!» — и под конец, словно заглянув в толстый сборник чувствительных стихов, заявлял, что она «безраздельно царит в его сердце».

А в стихах, написанных через два года для Пэгги, влюбленные уже встречаются в огромном мире, где каждый порыв ветра, каждый шорох травы дышит их радостью, а жестокость охотника, подбившего лесную птицу, больно ранит их сердца. И сколько птиц поет в этих строках, сколько осенних щедрот рассыпано в поле и в саду...