Роберт Бернс - Райт-Ковалева Рита Яковлевна - Страница 23

Миссис Дэнлоп любит шотландскую поэзию, она не принадлежит к тем представителям аристократии, которые стараются подражать англичанам и отрекаются от шотландских традиций. Она выросла в сельской местности, отлично понимает крестьянскую речь и сама говорит по-шотландски. Стихи этого пахаря вывели ее из многодневного оцепенения. Она сейчас же напишет автору, пошлет слугу в Моссгил — это всего шестнадцать миль от ее имения — с просьбой прислать шесть экземпляров чудесной книги.

Миссис Дэнлоп очень понравились и «Две собаки», с которых начинался сборник, несмотря на не вполне салонные слова, как, например, «мочился с ними на забор». Оба послания «К шотландскому виски» и «К депутатам парламента», в которых поэт просит снять налоги с ячменного виски, показались почтенной даме несколько «вульгарными и простонародными». В самом деле, можно ли писать, что Муза «надорвалась от крику и охрипла» и что «у вас, ваша честь, заболело бы сердце, если б вы увидели, как она плюхнулась задом прямо в пыль и орет эти прозаические стихи!». Правда, написано это весьма искусно, талант у автора незаурядный, хоть и берет он те же старинные размеры, какими писали его предшественники. Жаль, что он не направил все свое умение на такие прелестные стихи, как посвящение горной маргаритке, примятой его плугом, или трогательную элегию бедной овце Мэйли.

За эти прекрасные стихи, за чудесное «Видение», написанное хотя и простонародным языком, но все же под явным — и, с точки зрения миссис Дэнлоп, благотворным — влиянием классики, она готова простить автору даже непочтительные стихи, посвященные его величеству королю Георгу Третьему.

Нет, миссис Дэнлоп не поклонница ганноверской династии, отнявшей трон у законных шотландских королей, у Стюартов. Недаром она ведет свой род от защитника Шотландии, врага всех узурпаторов — Уильяма Уоллеса. Все же ей кажется, что неуместно простому крестьянину столь фамильярно обращаться к королю и всему августейшему семейству.

Но миссис Дэнлоп достаточно умна и достаточно понимает стихи, чтобы сразу почувствовать, какой необычный автор перед ней. И она отправляет слугу с письмом, которое станет завязкой многолетней дружбы и самой откровенной переписки.

Письмо не застало Бернса дома — в этот день он был вторично приглашен к обеду в дом профессора моральной философии Эдинбургского университета доктора Дугальда Стюарта, с которым познакомился в октябре.

Профессор Стюарт, сын известного математика, жил этой осенью в своем небольшом имении, где у него гостил лорд Бэзиль Дэйр — болезненный и восторженный юноша, полный благородных планов преобразования человечества на основах всеобщего равенства и братства.

Когда Стюарт показал ему книгу молодого крестьянина, лорд Дэйр заволновался: именно с такими людьми и можно было осуществить мечту Руссо, именно с ними следовало бы строить простую жизнь на лоне природы!

Роберту впервые пришлось побывать в столь знатном обществе. Ему казалось, что его праздничные подкованные башмаки слишком громко стучат, что сейчас его встретит снисходительное благоволение, которое он так ненавидел. Но голубоглазый худощавый юноша с пятнами чахоточного румянца на щеках смотрел на него с таким детским восхищением, что вся его настороженность пропала. Он чувствовал себя как дома: спокойный, умный профессор Стюарт чем-то напоминал любимого учителя Мэрдока, а молодой лорд так смущался, когда гость перехватывал его восторженный взгляд, что Роберт не мог не улыбаться ему по-братски всякий раз, как их глаза встречались.

Стюарт был поражен: даже прочтя стихи Бернса, даже узнав от их общих знакомых — Эйкена и Гамильтона — о выдающихся качествах молодого фермера, он никак не ожидал встретить в нем не только человека «в высшей степени воспитанного, с отличными манерами, простого, мужественного и сдержанного», но и отличного собеседника «с превосходной, точной и оригинальной речью». Его знания по части литературы и истории даже профессору университета показались незаурядными. «Он принимал участие в общей беседе, ничем не стараясь выдвинуться, и с почтительным вниманием слушал тех, кто был лучше его сведущ в незнакомых ему предметах», — писал потом профессор.

Профессор Стюарт подробно расспросил Бернса о его планах. Он сразу понял, что поэту ненавистна мысль об отъезде на Ямайку. Бернс очень сдержанно, но с явным огорчением сказал, что если бы он мог, как советовал ему мистер Эйкен, поступить на государственную службу — хотя бы простым акцизным чиновником, то у него не было бы надобности покидать родину. Но для этого надо пройти длительный курс обучения, а пока что жить очень трудно: небольшие деньги, полученные от издания стихов, — около 50 фунтов, пойдут на расходы по ферме — профессор, вероятно, знает, что у него большая семья...

Прощаясь с Бернсом, Стюарт ничего ему не обещал. Но в тот же вечер он написал несколько писем в Эдинбург, где рассказывал своим друзьям, профессорам университета, о новом поэте.

Еще никогда три коротких месяца — август, сентябрь и октябрь — не вмещали столько событий, как в тот знаменательный 1786 год.

В ночь под 1 августа вышла первая книга Бернса. До сих пор он был «безвестным бардом», которого знали только ближайшие знакомые и соседи. За неделю он стал знаменитым.

Весь август он разъезжал по городкам и фермам Эйршира и соседних округов.

Его встречали как самого дорогого друга. Его стихи знали везде. Он слышал, как в кильмарнокской мастерской хором пели его песни, он получал письма от незнакомых людей с просьбой прислать экземпляр книги или хотя бы два-три стихотворения, переписанные от руки. Его слава росла, а ему приходилось скрываться у знакомых: «ищейки» мистера Армора все еще грозились запрятать его в тюрьму, если он не внесет деньги на будущего ребенка. Он посылает записку Джэми Смиту, верному мохлинскому другу; в ней он пишет, что не удалось уехать на «Нэнси» и что первого сентября он непременно уедет на корабле «Белл», с капитаном Кэткартом, прямо из Гринока. «Где я до тех пор буду прятаться — не знаю, но надеюсь выдержать шторм. Да сгинет та капля моей крови, которая их боится! Я готов сразиться с кем угодно, а пока буду смеяться, петь и гулять, сколько можно! В четверг, если ты можешь проявить самопожертвование и в семь утра подняться с постели, я с тобою увижусь по дороге...»

Все-таки он был счастлив: книга имела успех, корабль «Нэнси», слава богу, ушел без него, вокруг столько друзей, столько премилых женщин. Вчера он отвез свою книгу той самой Пэгги Томпсон, которая когда-то «перепутала всю тригонометрию» в землемерной школе в Кэркосвальде. Теперь Пэгги замужем, у нее двое детей. Ее муж с гордостью встретил знаменитого друга жены, он провожал Роберта все пять миль до ближнего городка. А Пэгги вспомнила черноглазого застенчивого мальчика, прогулку по лесу и первые стихи, посвященные ей.

В те же дни он встретился и с приятелем по кэркосвальдской школе: Вилли Нивен устроил ему такой прием в своем родном городке, что Роберт долго не мог опомниться. Когда-то Роберт писал ему философские письма о том, что такое великодушие, мужество, спокойствие. В одном из писем Роберт спрашивал, как сам Вилли «продвигается в жизни» — не в отношении успехов материальных и надежд на богатство, — нет. Роберта тогда интересовало, как он «развивает нежные чувства сердца».

1 сентября Роберт вернулся в Моссгил: он знал, что теперь ему бояться нечего.

«Я больше не страшусь мистера Армора, — писал он Ричмонду, — хотя у него все еще есть правомочия посадить меня в тюрьму, но некоторые знатнейшие джентльмены страны предложили мне свое покровительство и дружбу, а кроме того, Джин не предпримет против меня никаких шагов, не предупредив меня, ибо только самыми страшными угрозами ее заставили подписать заявление в церковный совет. Я видел ее недавно. Она с трепетом ждет приближающегося часа родов, и уверяю тебя, мой дорогой друг, я очень тревожусь за нее. Теперь-то она охотно приняла бы то предложение, которое однажды отвергла, но больше она его никогда не получит...»