Очищение - Харрис Роберт - Страница 9

— Конечно. Иначе зачем, как ты думаешь, они показали его именно сейчас?

— Да, время они выбрали очень удачно, — сказал авгур. — Новый консул. Первый день в должности. Никакого военного опыта. Никакой великой семьи, которая его бы поддерживала. Они проверяют твой характер, Цицерон.

С улицы послышались крики. Я перегнулся через парапет. Собиралась толпа, которая намеревалась проводить Цицерона к месту инаугурации. На другом конце долины в утреннем воздухе явственно проступали очертания храмов Капитолия.

— Что это было, молния? — спросил Целер у ближайшего хранителя священных птиц. — Надеюсь, что так, а то мои яйца уже отваливаются.

— Если ты видел молнию, — ответил хранитель, — значит, это действительно была молния.

— Ну, хорошо. Это была молния, да еще и на левой стороне небосклона. Запиши это, сынок. Поздравляю тебя, Цицерон. Это знак благосклонности богов. Мы можем отправляться.

Однако Цицерон его как будто не слышал. Он неподвижно сидел на кресле и, не отрываясь, смотрел вдаль. Проходя мимо, Целер положил руку на его плечо.

— Мой кузен Квинт Метелл просил передать тебе привет и робко напомнить, что он все еще за городской стеной ожидает своего триумфа, который ты обещал ему в обмен на его голоса. Так же, как и Лициний Лукулл. Не забывай, что за ними стоят сотни ветеранов, которых они легко могут собрать. Если дело дойдет до гражданской войны — а все идет к этому, — они именно те люди, которые смогут войти в город и навести здесь порядок.

— Благодарю тебя, Целер. Ввод солдат в Рим — это именно то, что нужно для того, чтобы избежать гражданской войны.

Это должно было быть саркастическим замечанием, но сарказм отскакивает от Целеров наших дней, как детская стрела от металлического панциря. Авгур покинул крышу с неповрежденным чувством собственного достоинства. Я спросил у Цицерона, чем могу ему помочь.

— Напиши мне новую речь, — мрачно ответил новый консул. — И оставь меня одного.

Я сделал, как он просил, и спустился вниз, стараясь не думать о той задаче, которая стояла перед ним: выступить экспромтом перед шестью сотнями сенаторов по поводу закона, который он только что впервые увидел, зная при этом наперед, что все, что бы он ни сказал, вызовет недовольство у той или иной группировки в Сенате. Одного этого было достаточно, чтобы у меня испортилось пищеварение.

Дом быстро заполнялся не только клиентеллой Цицерона, но и людьми, которые заходили с улицы, чтобы высказать ему свои поздравления. Цицерон приказал, чтобы на инаугурации не экономили, а когда Теренция заводила разговор о расходах, он с улыбкой отвечал ей: «Македония заплатит». Поэтому каждый, кто входил в дом, получал в подарок несколько фиг и мед. Аттик, который был лидером всадников[16], привел за собой большой отряд людей своего сословия, поддерживающих Цицерона; всем им, вместе с ближайшими сторонниками Цицерона в Сенате, возглавляемыми Квинтом, было предложено горячее вино в таблиниуме. Сервия среди них не было. Мне удалось сообщить и Квинту и Аттику, что популярский закон уже вывешен и что это было очень плохо.

В это же время нанятые флейтисты также пользовались гостеприимством Цицерона, вместе с перкуссионистами, танцорами, представителями городских участков и главами триб. Здесь же присутствовали официальные лица, чье появление было связано с постом консула: писцы, толкователи знамений, переписчики, чиновники суда и двенадцать ликторов, которых Сенат предоставил для охраны консула. Не хватало только того, кто должен был играть главную роль в этом спектакле, и мне все сложнее и сложнее было объяснять его отсутствие, потому что к этому времени все уже знали про закон и все хотели знать, что Цицерон собирается делать. Я отвечал только, что хозяин все еще с авгуром и скоро спустится. Теренция, закованная в свои новые драгоценности, прошипела мне, что я должен взять ситуацию в свои руки, прежде чем дом окончательно растащат. Я взял на себя смелость послать двух рабов на крышу за курульным креслом, велев им объяснить Цицерону, что символ его власти будут нести впереди процессии — объяснение, которое вполне соответствовало действительности.

Это сыграло свою роль, и вскоре Цицерон спустился — я с облегчение заметил, что он снял свою заячью шапку. Его появление сопровождалось пронзительными криками толпы, многие из членов которой были уже навеселе от подогретого вина. Консул передал мне таблички, на которых был записан закон, и прошептал мне, чтобы я захватил их с собой. Затем уселся в кресло, сделал приветственный жест рукой и попросил всех представителей казначейства поднять руку. Таких набралось около двадцати человек. Невероятно, но в то время это были практически все люди, которые управляли Римской империей из центра.

— Граждане, — сказал Цицерон, положив мне руку на плечо. — Это Тирон, который служит моим секретарем с тех времен, когда я не был даже сенатором. Вы должны относиться к его распоряжениям, как к моим собственным. Любой вопрос, который вы хотели бы обсудить со мной, вы можете обсудить с ним. Устным отчетам я предпочитаю письменные. Я рано встаю и поздно ложусь. Я не потерплю взяток или коррупции в любой форме, а также сплетен. Если вы совершили ошибку, не бойтесь сказать мне об этом, но делайте это быстро. Запомните эти вещи, и у нас с вами не будет проблем. А теперь — за дело!

После этой короткой речи, которая заставила меня покраснеть, ликторам были вручены новые розги, и каждый из них получил кошелек с деньгами. Затем с крыши наконец спустили его курульное кресло и показали его толпе. Это вызвало восторг и аплодисменты людей, что было неудивительно — кресло было вырезано из нумидийской слоновой кости и стоило более ста тысяч сестерций (Македония заплатит!). Потом все еще немного выпили — даже маленький Марк сделал глоток из костяного кубка, — флейты заиграли, и мы вышли из дома, начав нашу долгую процессию через город.

Было все еще очень холодно. Однако солнце уже взошло, и его лучи золотом раскрасили крыши домов. Рим сверкал таким непорочным сиянием, которого я никогда не видел. Цицерон шел рядом с Теренцией, за ними шла Туллия со своим женихом Фругием. Квинт нес на плечах Марка, а по обеим сторонам семейства консула шли сенаторы и всадники, одетые в белоснежные одежды. Пели флейты, били барабаны, извивались танцоры. Жители города стояли вдоль улиц и свешивались из окон, чтобы не пропустить шествия. Многие хлопали в ладоши и выкрикивали приветствия, однако — и в этом надо честно признаться — в некоторых местах слышались и недовольные крики. Они раздавались в беднейших районах Субуры, когда мы проходили по Аргилетуму, направляясь на Форум. Цицерон кивал направо и налево, а иногда поднимал правую руку в приветствии, однако лицо его было угрюмым, и я знал, что он постоянно обдумывает свои следующие шаги. Я видел, как несколько раз Аттик и Квинт пытались с ним заговорить, но он отмахнулся от них, желая остаться один на один со своими мыслями.

Форум был уже полон людей. Пройдя мимо ростр и пустого здания Сената, мы наконец стали взбираться на Капитолийский холм. Над храмами курился дым от жертвенных костров. Я чувствовал запах горящего шафрана и слышал низкое мычание быков, ожидающих своей очереди на заклание. Когда мы подошли к Арке Сципиона, я оглянулся. Внизу перед нами лежал Рим — его холмы и долины, башни и храмы, портики и дома, все покрытые белым сверкающим снегом, как невеста, ожидающая своего жениха.

На Капитолийской площади мы увидели сенаторов, ожидающих избранного консула, выстроившись перед храмом Юпитера. Меня, вместе с остальной семьей и слугами, провели на деревянную платформу, построенную специально для зрителей. Звук трубы эхом отразился от стен храма, и все сенаторы как один повернулись, чтобы увидеть, как Цицерон проходит через их ряды. Члены Сената, раскрасневшиеся на морозе, провожали консула алчными взглядами. Среди них были и те, которые никогда не избирались и знали, что их никогда не изберут; и те, которые жаждали быть избранными, но боялись проиграть; и те, кто уже был консулом и продолжал свято верить, что пост принадлежит только ему. Гибрида, второй консул, уже стоял у ступеней, ведущих к храму. Его крыша, казалось, расплавилась в ярком свете зимнего солнца. Не поприветствовав друг друга, два вновь избранных консула поднялись по ступеням на алтарь, где возлежал на носилках главный жрец Метелл Пий. Он был слишком стар и болен, чтобы стоять. Пия окружали шесть девственниц-весталок и еще четырнадцать представителей государственной религии. Я легко нашел глазами Катулла, который перестроил этот храм от имени Сената и чье имя теперь красовалось над входом («Более велик, чем Юпитер», — говорили про него в этой связи некоторые остряки). Рядом с ним стоял Изаурик. Я также узнал Сципиона Назику, приемного сына Пия, и Юния Силана, мужа Сервилии, умнейшей женщины Рима. Немного в стороне я заметил широкоплечую фигуру Цезаря, выделявшуюся своими жреческими одеяниями. К сожалению, я был слишком далеко, чтобы рассмотреть выражение его лица.