Очищение - Харрис Роберт - Страница 45

Цицерон пропустил это мимо ушей, открыл письмо и громко зачитал его: «От Гая Корнелия Цетега Катугнатусу, вождю аллоброгов — привет! Этим письмом я даю тебе слово, что я и мои компаньоны выполним все обещания, которые были даны твоим представителям, и если твое племя поднимется на борьбу со своими поработителями в Риме, никогда у тебя не будет более верных союзников».

Услышав это, присутствующие сенаторы издали возгласы негодования. Цицерон поднял руку.

— Это написано твоей рукой? — спросил он Цетега.

Цетег заколебался, а затем тихо сказал:

— Да.

— Что ж, молодой человек, очевидно, что у нас были разные учителя. Мне всегда говорили, что верхом бескультурья является не чтение чужих писем, а сговор с иностранной державой об измене собственной Родине! А теперь… — продолжил Цицерон, сверившись со своими записями, — этим утром у тебя в доме был найден арсенал из ста мечей и такого же количества боевых ножей. Что ты можешь сказать в свою защиту?

— Я коллекционирую оружие… — начал Цетег.

Видимо, он хотел ответить поостроумнее, но если это так, то шутка оказалась глупой и не смешной. Остальные его слова были заглушены возмущенными криками протеста, раздававшимися отовсюду.

— Мы уже достаточно послушали тебя, — сказал Цицерон. — Ты сам признался в своей вине. Уведите его и приведите следующего.

Цетега увели — теперь он выглядел уже не так беспечно. За ним появился Статилий. Повторилось все то же самое: он определил свою печать, письмо было открыто и прочитано (текст его мало отличался от текста Цетега), он подтвердил, что сам написал письмо; однако, когда его попросили объясниться, он сказал, что письмо было шуткой.

— Шуткой? — с удивлением повторил Цицерон. — Приглашение иностранного племени для уничтожения римских жителей — мужчин, женщин и детей — это шутка?

Статилий повесил голову.

Затем пришла очередь Капитона, с тем же результатом, а затем появился растрепанный Кепарий. Он был единственным, кто попытался покинуть город на рассвете, но его схватили на дороге в Апулию с письмами к заговорщикам. Его признание было самым подобострастным. Наконец остался только Лентул Сура, и наступил очень драматичный момент, так как вы должны помнить, что Сура был не только городским претором, а значит, третьим по значению чиновником в стране, но и бывшим консулом. Ему было пятьдесят с лишним лет, он прекрасно выглядел и был очень высокого происхождения. Войдя, он оглядел молящим взором своих коллег, с которыми заседал в высшем совете Республики почти четверть века, но все избегали его взгляда. Нехотя он определил последние два письма как свои, так как на них была его печать. То, которое предназначалось галлам, ничем не отличалось от уже зачитанных. Второе письмо было написано Катилине. Цицерон открыл его.

«От подателя сего письма ты узнаешь, кто я. Будь мужчиной. Помни о том, в каком непростом положении ты находишься. Обдумай, что тебе надо сделать в первую очередь, и ищи помощь, где только сможешь, — даже у нижайших из низких».

Консул протянул письмо Суре и спросил:

— Это твой почерк?

— Да, — ответил тот с большим достоинством. — Но я не вижу в этом ничего криминального.

— А эта фраза «нижайшие из низких», что она означает?

— Имеются в виду бедные люди — пастухи, фермеры-арендаторы и им подобные.

— Не странно ли так называемому «чемпиону бедняков» говорить о них с такой надменностью? — Цицерон повернулся к Волтурку. — Ты должен был доставить это письмо в штаб Катилины, правильно?

Волтурк опустил глаза.

— Да.

— Ты можешь точно сказать, что Сура хотел сказать этой фразой «нижайшие из низких»? Он тебе этого не говорил?

— Да, он сказал мне, консул. Он имеет в виду, что Катилина должен инициировать восстание рабов.

Рев гнева, последовавший за этим откровением, ощущался почти физически. Поддержать восстание рабов, после того ужасающего хаоса, который устроил Спартак со своими соратниками, было еще хуже, чем договариваться с галлами. «В отставку! В отставку! В отставку!» — кричали сенаторы городскому претору. Несколько из них подбежали к несчастному и стали сдирать с него пурпурную тогу. Он упал на пол и на короткое время исчез под телами сенаторов и охраны. Из кучи тел вылетали большие куски его тоги, и очень скоро он остался только в нижнем белье. Из носа у него текла кровь, а его волосы, обычно напомаженные и расчесанные, стояли торчком. Цицерон приказал, чтобы принесли свежую тунику, и когда ее, наконец, нашли, он сам спустился с постамента и помог Суре одеться.

После того как был восстановлен относительный порядок, Цицерон поставил на голосование вопрос об отставке Суры. Сенат единогласно провозгласил «ДА!», что было очень важно, так как в этом случае Сура лишался своего иммунитета. Его увели, и по дороге он все время утирал нос. Консул же продолжил допрос Волтурка:

— Здесь у нас находится пять заговорщиков, которых мы, наконец, вывели на чистую воду, и теперь им некуда спрятаться от народа. Ты можешь сказать, есть ли еще заговорщики?

— Да, есть.

— И их зовут…

— Аутроний Пает, Севий Сулла, Кассий Лонгин, Марк Лека, Луций Бестий.

Все немедленно стали оглядываться, пытаясь понять, находятся ли эти люди в зале; все они отсутствовали.

— Это известный список, — сказал Цицерон. — Сенат согласен, что эти люди тоже должны быть арестованы?

— Да! — раздалось в ответ.

Цицерон опять повернулся к Волтурку:

— А есть ли другие?

Волтурк заколебался и нервно оглядел присутствующих. Затем он тихо сказал:

— Гай Юлий Цезарь и Марк Лициний Красс.

Зал наполнился свистом удивления. И Цезарь, и Красс гневно затрясли головами.

— Но у тебя нет реальных доказательств их участия?

— Нет, консул. Все это только слухи.

— Тогда вычеркни их имена из списка, — приказал мне Цицерон. — Граждане, мы будем действовать только на основании имеющихся улик. — Ему пришлось повысить голос, чтобы его услышали. — Улик, а не слухов!

Прошло какое-то время, прежде чем он смог продолжить. Цезарь и Красс продолжали отрицательно трясти головами и жестами доказывали соседям свою невиновность. Время от времени они поглядывали на Цицерона, но по выражениям их лиц трудно было что-нибудь понять. Даже в солнечные дни в храме царил полумрак. Сейчас зимний день быстро сходил на нет, и становилось трудно различать лица даже тех, кто сидел рядом.

— У меня предложение! — кричал Цицерон, хлопая в ладоши, чтобы восстановить порядок. — У меня есть предложение, граждане! — Наконец шум начал затихать. — Совершенно очевидно, что мы не сможем решить судьбу этих людей сегодня. Поэтому они должны оставаться под охраной до завтра, пока мы не решим, что с ними делать. Если все они будут содержаться в одном месте, то мы рискуем, что сообщники попытаются их отбить. Поэтому я предлагаю следующее: пленников надо разделить, и каждый должен быть передан под опеку члена Сената в ранге не ниже претора. У кого-то есть возражения?.. Очень хорошо, — сказал Цицерон, когда в зале повисла тишина. — Кто выступит добровольцем? — Таковых не нашлось. — Ну, давайте же, граждане. Ведь никакой опасности нет. Каждый пленник находится под охраной. Квинт Корнифий, — сказал он, наконец, указывая пальцем на бывшего претора с незапятнанной репутацией. — Ты согласишься присмотреть за Цетегом?

Корнифий осмотрелся, затем встал и с неохотой ответил:

— Если ты этого хочешь, консул.

— Спинт, возьмешь Суру?

Тот встал.

— Хорошо, консул.

— Теренций, приютишь Кепария?

— Если это воля Сената, — ответил Теренций мрачным голосом.

Цицерон вертел головой, высматривая возможных надсмотрщиков, как вдруг его взгляд упал на Красса.

— Как ты думаешь, Красс, — спросил он, как будто это только что пришло ему в голову, — есть ли лучший способ доказать свою невиновность — не мне, мне доказательства не нужны, — но тому меньшинству, которое все еще сомневается, чем взять под опеку Капитона? И в этой же связи, Цезарь — наш новоизбранный претор, — сможешь ты найти место для Статилия в доме верховного жреца?